Илидор довольно прищурился.

– Признание и власть. Даже мысли об этом тебя пьянят, да? – процедил Найло не то презрительно, не то завистливо.

Наверняка завистливо.

– Ты ведь в самом деле можешь разбудить свои машины и отправиться на юг, штурмовать Донкернас, – Йеруш вдруг прикрыл глаза, принялся покачивать головой, словно слышал музыку, даже начал отбивать ногой ритм и щелкать пальцами. – А потом подчинить всех тамошних драконов. Просто взять и начать ими командовать, и пусть попробуют брыкаться, пусть попробуют тебя сторониться, тогда ты их просто убьешь, то есть твои машины это сделают. А до того они растерзают всех донкернасских эльфов, медленно и мучительно. Ты ведь можешь велеть сделать с ними что угодно, верно же? Ха. Интересно, что на это скажет Хшссторга. «Вы все идиоты, если боитесь золотого дракончика. Золото самодостаточно», ха!

Илидор мечтательно улыбался, но Йеруш этого не видел, он так и сидел, прикрыв глаза, щелкал пальцами в такт какой-то мелодии, качал головой туда-сюда.

– А я-то думал позвать тебя на восток, в земли людей, – признался он. – Хотел огорошить новостью, что Храм в Гимбле с завтрашнего дня прекращает действовать: город желает исследовать глубины Такарона. Пока там хозяйничали грядовые воители, Гимбл устраивало, что некоторые гномы уходили в глубины, чтобы носить свет солнца. А теперь Гимбл сам будет объяснять гномам, куда и зачем им нужно идти – Храм станет для города помехой. Потому местные жрецы пока переберутся на восток, и я тоже отправляюсь вместе с ними. Мы доедем до Джувы, я собираюсь там изучать магическую сущность рек Старого Леса. Я думал, тебе тоже будет интересно отправиться на восток: ты же вроде тут подружился кое с кем из Храма, а в землях Джувы пропасть тварей, за которых жрецы бы охотно платили. Ну и еще я… подумал, вдруг тебе захочется… посмотреть на Старый Лес. Помочь мне в изысканиях или за всё мне отомстить.

– Найло.

Эльф прекратил отбивать ногой такт и щелкать пальцами, посмотрел на дракона исподлобья. Илидор улыбался так беспечно, что Йерушу захотелось немедленно сбросить его в реку лавы. Углы губ Найло дернулись вниз, он вскочил и снова принялся носиться туда-сюда, разворачиваясь с таким размахом, точно всякий раз едва удерживался, чтобы самого себя не выбросить в лавовую реку.

– Найло, я еще не решил, что хочу делать дальше. Ты же видишь, сколько вокруг замечательных и вкусных возможностей! Я бы хотел испробовать их все, да-а, начиная от подчинения гимблских машин и заканчивая тем, чтобы намотать кишки твоих сородичей на врата Донкернаса. Знаешь, сколько лет я мечтал подчинить себе машины и переколошматить эльфов? О-о! Да еще другие драконы, верно, все эти донкернасские драконы, которые так презрительно относились ко мне, и которых я теперь могу прижать к когтю. Но и под землей тоже мне очень нравится! В конце концов, я – плоть от камня Такарона, и ты бы знал, как он звучит, как он поёт, как бы мне хотелось теперь побыть с ним, с Такароном, даже если для этого придется надавить на гномов… Ох! Да меня целое машинное войско дожидается в горах! Ты понимаешь, почему у меня глаза разбегаются? Ты же не ждешь, что я так быстро определюсь, с чего мне стоит начать и как скоро?

Эльф подошел к скамейке, на которой сидел Илидор. Тот поднялся ему навстречу, и их взгляды врезались друг в друга.

– Ты не сможешь сделать всё это, а потом просто жить как ни в чем не бывало, – скалясь, отчеканил Найло, помахал пальцем перед лицом дракона. – Если решишься на что угодно из этого – возврата не будет! Тебя возненавидят все! Все, кого ты коснешься, кого ты подомнешь, чьих родственников убьешь, чью жизнь изменишь! Для тебя уже почти нет возврата, ты это понимаешь, дракон?

– Да, – Илидор сложил руки на груди, отгородившись от Йеруша локтями. – Прямо не знаю, это ведь так ново для меня – всеобщее неприятие, хах! Потому и говорю: передо мной раскинулось столько прекрасных, вкуснейших путей – никак не могу определиться, с которого мне следует начать!

Найло подался вперед, вгляделся в золотые глаза с чуть вытянутым зрачком, и те не сузились – якобы презрительно, а на самом деле – защищаясь от него, как делали прежде. Остались распахнутыми навстречу, обожгли решительностью хищника, страстной неуемностью победителя, вкусившего силу, познавшего власть, отхватившего пока только маленький кусочек от большого, очень большого пирога, который никто теперь не в силах вырвать из его пасти.

– Ты убил всех плохих, ага? – издевательски прошипел Йеруш, скалясь, наклонил голову, будто собирался броситься вперед и прокусить Илидору горло. – И чем ты займешься теперь, победитель?

Илидор до боли впился пальцами в собственные плечи, презрительно сузил глаза:

– А должен ли я отвечать тебе, Найло?

– Нет, – эльф отступил на шаг, широко развёл руки, сделавшись похожим на встрёпанного зимородка. – Нихрена такого, конечно же. Кто я такой, в конце концов? Нихрена такого, золотой дракон, повелитель машин, важная птица!

– Это точно, – с удовольствием подтвердил Илидор, и глаза его блеснули. – Я очень важный! Я особенный! Я теперь много чего могу…

– Храм едет завтра, – сухо бросил Йеруш, на миг снова оскалился, словно собирался издать рык. – Я тоже еду завтра. Успешного покорения Гимбла. Или успешного подчинения угольных драконов. Или удачи в Донкернасе. Если решишь разнести там всё по камню, плюнь за меня на макушку Теландону, а то он был в отъезде, когда я уезжал. И, надеюсь, тебе никто не оторвёт крылья, когда ты будешь заниматься всеми этими бесчинствами на своём новом пути!

Йеруш развернулся, и его колени на миг разъехались, словно ноги хотели отломаться от тела, а потом он, сильно наклонившись вперед, понесся по направлению к Храмовому кварталу.

– Ты сказал «Не оторвёт крылья»? – крикнул ему вслед Илидор. – Ты наверняка оговорился, Найло!

Эльф, не замедляя шага, вскинул руку в понятном жесте. Дракон расхохотался и смеялся еще долго-долго, запрокинув голову и раскинув руки, кружился, глядя на потоки лавовых рек, пока их мельтешение не слилось перед глазами, а потом Илидор стоял один на пустой улице, между двумя каменными скамейками, просто стоял и смотрел вверх, а его глаза казались оранжевыми, и что-то блестело в них, только вовсе не весело и не задорно, как можно бы было подумать.

* * *

Три дня спустя, в предрассветной серости, дракон поднялся высоко-высоко в небо, туда, где могли бы плыть облака – но утро выдалось ясным. Он вытянулся золотистой лентой, сияющий от кончика носа до кончика хвоста, вытянулся и полетел туда, куда выбрал лететь. У дракона было совершенно восхитительное настроение, потому глаза его сияли особенно ярко, а голос был чист и силён. Возможно, дракон пел громко, а возможно, тихонько, себе под нос – никто не мог знать наверняка, потому что этим утром он был совсем один в огромном небе, на большой-большой высоте, среди потоков холодного воздуха, который жадно ловили изголодавшиеся по полётам крылья.

Но если бы кто-нибудь оказался рядом с ним в это утро, он бы обязательно понял, о чём без слов поёт Илидор: о предназначении, которого нет, и о выборе, который волен делать каждый смертный, а ведь драконы тоже смертны; и что самое чудесное на свете – быть драконом, который из всех возможностей, лежавших перед ним, выбрал лучшую: раскинуть крылья и упасть в небо, как в воду.