– Можно еще надеяться, что альгарвейцы перебьют всех наших дворян, – со злостью выпалил Талсу. – Тогда всем стало бы лучше.

– В этом амбаре мы уже смотрели, – заметил Смилшу очень-очень тихо. – А тебе, приятель, лучше быть поосторожней с тем, что говоришь и кому. Иначе тебе-то лучше не станет, что бы там ни случилось с нами. Понимаешь, что я хочу сказать?

– Понимаю!

Несмотря на это, Талсу все так же злился на мир вообще и закоснелое дворянство Елгавы – в особенности. Поскольку Смилшу не стал бы доносить на приятеля, дворянство не могло ему отомстить. Окружающий мир – дело другое. И десяти минут не прошло, как посыпался холодный мелкий дождик. Парой недель раньше или несколькими милями выше в горы – и вместо дождя выпал бы снежок. Хотя ночь солдатам предстояла сырая и безрадостная, Талсу не жаловался. Подобно дыму и пыли, дождь рассеивал боевые лучи, сокращая дистанцию поражения. Талсу надеялся только, что все альгарвейские стрелки, что сидят в засадах, там и слягут с грудной лихорадкой по такой погоде. Плакать по ним солдат не стал бы.

К сожалению, лишенные возможности чихнуть стрелки в засадах были не единственными альгарвейцами, способными попортить кровь своим противникам. На лагерь елгаванцев посыпались ядра. Где именно остановились на ночь солдаты короля Доналиту, альгарвейцы в точности не знали, но имели определенное понятие – достаточное, чтобы заставить Талсу и его товарищей выползти из-под одеял и заняться рытьем окопов в каменистой, пропитавшейся водой земле.

Вонзая лопату в грязь, Талсу всякий раз принимался ругаться.

– Вонючие рыжики, – бормотал он, – даже поспать ночью приличному человеку не дают…

Поблизости разорвалось ядро. Вспышка озарила лагерь подобно молнии. Взрывная волна подхватила булыжники и грязь, разбрасывая повсюду. В локте от виска Талсу просвистел камень с кулак величиной. Но солдат только выругался еще раз, не переставая копать.

На протяжении всей ночи в лагере то и дело вскрикивали раненые. Рыжики не засыпали противника множеством ядер – не сравнить с грандиозными катаклизмами Шестилетней войны, когда поля сражений превращались в опаленные волшбой изрытые пустоши. Но потраченные ими снаряды своей цели служили: некоторых елгаванских солдат они ранили, а остальным не дали выспаться. Если бы альгарвейскими силами командовал Талсу, он наградил бы каждого ядрометчика золотой звездой.

Наконец ночная тьма неохотно рассеялась, хотя ливень продолжал хлестать. За ночь потухли все костры. На завтрак Талсу досталась холодная размокшая овсянка, холодные, жирные и скользкие сардельки и пиво, настолько жидкое, что даже нескончаемый дождь не в силах был бы его еще более разбавить. Удовольствия трапеза ему доставила не больше, чем попытки заснуть в окопе, полном воды.

Полковник Дзирнаву закатил бы истерику: мол, дождь испортил его роскошный завтрак. Полковник Адому позавтракал бы солдатским пайком, а потом повел бы своих людей в атаку на позиции ядрометов, столь досаждавших им ночью. Чем питается полковник Баложу, Талсу не знал. Из палатки своей командир вышел на час раньше, чем очнулся бы Дзирнаву. Над головой он держал зонтик, отчего больше походил на школьного учителя, чем на дворянина, командующего пехотным полком.

– Нет смысла двигаться вперед в такую погоду, – промолвил Баложу, оглядевшись. – В этакую хмарь врага не застрелить. Легче подпустить его поближе да оглушить жезлом. Вышлем разведку и выставим передовые посты, но в остальном, полагаю, нам следует задержаться, пока погода не улучшится.

Поспорить с этим Талсу не мог даже про себя – если бы солдату взбрело в голову спорить вслух с полковником и графом, то ему проще было бы спрыгнуть в ближайшую пропасть, избавив себя таким образом от страданий не столь длительным и болезненным способом. И все же, стоя на сухом пятачке под деревом, солдат ощущал смутное недовольство. «Может, от усталости», – подумал он, расстегивая ширинку. Конечно, он устал. Но настолько, чтобы в мозгах мысли путались. А если так – может ли судить об этом?

Когда пришел его черед менять Смилшу в карауле, Талсу задал приятелю совсем другой вопрос.

– Разве нам не полагается втоптать клятых рыжиков в грязь?

– Опять у тебя безумный блеск в глазах – или это все дождь? – Смилшу подумал немного и пожал плечами. – Тебе правда охота наступать в такую погоду?

– Альгарвейцев это могло бы застать врасплох, – ответил Талсу и добавил последний, убийственный аргумент: – Полковник Адому так и поступил бы.

– Ага, – угрюмо отозвался Смилшу, – и посмотри, что с ним сталось! В могиле лежать не больно-то весело.

– При Адому мы продвинулись дальше, чем при Дзирнаву и Баложу вместе взятых, – напомнил Талсу.

Смилшу недоуменно глянул на него:

– Ты же хотел перебить всех дворян, нет? Тогда почему ты так рвешься драться на ихней войне?

Так повернуть вопрос Талсу не приходило в голову. Пришлось поразмыслить.

– Оттого, что мне не по душе всякие высокородные, – ответил он наконец. – Это не значит, что я альгарвейцев люблю. Но не по-кауниански это.

– Ты это Дзирнаву скажи… Хотя он свое тоже получил, нет? – Смилшу рассмеялся, но быстро посерьезнел. – Рыжики нас тоже не любят, вот ни на медный грош не любят.

– Проклятые разбойники, проклятые грабители, проклятые воры – можно подумать, нам дело есть до того, любят они нас или нет!

Талсу скривился. Если бы альгарвейцы и их отношение к соседям совершенно не трогали Елгаву, он не торчал бы в лесу у подножия гор Братяну и за шиворот ему не капал бы холодный дождь.

Смилшу высказал ту же мысль несколько по-иному:

– Если один из этих сукиных детей ткнет в тебя жезлом и нажмет на спуск, тебе будет очень большое дело до того, что он тебя не любит.

– Да-да-да! – Талсу поднял руки: сдаюсь, мол. – И все-таки хотелось бы мне, чтобы мы рыжикам крепко врезали. – Смилшу открыл было рот, но Талсу покачал головой, показывая, что не закончил. – Потому что иначе они нам рано или поздно врежут – можешь отнести мои слова в лавку и обменять на золото.

– Делать им больше нечего, – фыркнул Смилшу. – Им приходится сибов да фортвежцев усмирять, на море воевать с Лагоашем, и валмиерцы пытаются прорвать их фронт на юге. Котелок у них полон. Нас рыжики еще не скоро тронут.

– Ну вот, ты сам сказал, – воскликнул Талсу. – Если они нас тронуть не могут, разве не самое время нам за них взяться?!

– Надоел ты мне. Пойду назад, в лагерь.

Смилшу ушел. С него капало.

Талсу остался. Душу ему грело осознание выигранного спора. «Ну и много ли мне в том проку?» – подумал он внезапно, и сердце стиснул холод.

Когда в дверь заколотили, в голову Ванаи пришла одна мысль: беда. Она уже научилась различать кауниан и фортвежцев по одному тому, как те стучат в дверь. Кауниане стучали тихо, как только могли, лишь бы их услыхали в доме – словно заранее извинялись за беспокойство. Фортвежцы Ойнгестуна приходили в дом, который Ванаи делила с дедом, реже, а когда являлись – решительно объявляли о себе.