— Точно.

— Они вынуждены были обозначить в отчете Симакова как ведущего, иначе получилась бы полная туфта. Кто реально вел самолеты, а кто шел ведомым, мы не знаем и, наверное, уже не узнаем никогда, но для отчета комиссии понадобилась правдоподобная история. Вряд ли у кого-нибудь, кроме нас, появилось желание разбираться, как могло случиться, что Симаков ударил Лошникова в хвост.

— Постой, — перебил его Проскурин. — А может быть, все наоборот? Может, в отчете специально написана лажа, чтобы технари решили, будто комиссия намеренно скрывает причины катастрофы, а? Это же отличный ход. Кто-то взял да и переключил внимание техников с одного на другое, заставив их тем самым уверовать, что катастрофа-таки имела место быть. Раз выгораживают — значит, есть из-за чего.

— Возможно, — согласился Алексей. — И, наконец, дата. Двадцать пятое декабря, воскресенье.

— Дорожники отдыхают.

— Точно. Сажай себе самолеты и сажай. Так-то вот. Проскурин почесал подбородок.

— Да. Звучит все это здорово, но на деле-то…

— Я, конечно, понимаю, это все домыслы, но смотрим дальше. Комиссия: Осташенко, Ромин, Сивцов. Ты знаешь, что такое комиссия из штаба?

— Догадываюсь, — кивнул майор.

— Да нет, тут догадываться нечего. Это надо знать. Всем известно: комиссия из штаба округа диктует свои условия, они могут в отчете написать любую лажу. Попробуй узнай, что это за парень — Лошников. Обязательно окажется, что какой-нибудь новичок, которого два дня как в полк перевели. И тоже кто-нибудь из штаба округа постарался. Проскурин пожал плечами. Нельзя сказать, что его особенно убедили слова Алексея. Насчет личных качеств Симакова — тут, конечно, ему как летчику виднее, — но все равно слова остаются всего лишь словами. Для следствия эти рассуждения яйца выеденного не стоят и в качестве доказательств приняты к рассмотрению не будут.

— Пойдем дальше, — продолжал Алексей. — Самолеты упали в море, обломков не обнаружено. Как и тел пилотов. Подозрительно похоже на наш случай. С этим Проскурин не мог не согласиться. Действительно похоже. Но опять-таки это понятно только им, поскольку они знают истину насчет крушения — точнее, мифического крушения — двух «мигарей» — Поручика и Алексея.

— Пожалуйста, вот тебе еще один случай. Майор Кудрявцев. Катастрофа. Обледенение плоскостей. Странно, ни разу о Кудрявцеве не слышал. Суббота. Семнадцатое декабря. Обломки обнаружены, но идентификации не поддаются. Чувствуешь? Бери любую развалину, раскурочь на кусочки и раскидай на площади в два квадратных километра. Вот тебе и все падение самолета. Ну, для правдоподобия можно лужу керосинчика зажечь. И опять знакомые все лица — Сивцов, Ромин, Быков. И ни к чему не подкопаешься. А главное: все интересующие нас самолеты потерпели аварию на территории Северо-Кавказского военного округа; во всех трех случаях одни и те же члены комиссии, варьируется максимум один человек; в двух случаях обломки самолетов и тела не обнаружены, а в третьем — идентификации не подлежат. Усекаешь?

— Семнадцатого полоса совсем коротенькая была.

— Потому и гнал заказчик. Проверь, и окажется, что к семнадцатому как раз метров шестьсот дороги и было готово. В крайнем случае можно на реверсивной тяге сесть.

— Надо поднять документики, — согласился Проскурин. — Да, кто-то постарался. Похоже, похоже. Но ты же сам понимаешь: это не факты, а домыслы. А на домыслах далеко не уедешь.

— Согласен, но номера самолетов надо переписать, — кивнул Алексей. — Пойдем дальше. Они углубились в чтение.

Максим нашел раненого лейтенанта не без труда. Пока дежурный врач раскапывал в стопке абсолютно одинаковых папок нужные дела, он в уме пытался определить направление дальнейших поисков. Честно говоря, Максим не совсем понимал, что делать дальше. Ну, положим, отыщет он то самое заведение. И что? Он ведь так и не узнал, чем занимался убитый солдат. И даже не установил его личность. Отправить рапорт наверх? Кому? В штаб округа? Так рапорт этот ляжет на стол непосредственно Саликову. Скорее всего дело закончится тем, что чистым светлым утром он увидит в подъехавшей кабине лифта неприметного серого парнишечку с военной выправкой, а в результате его, Максима, тело найдут в том же лифте, в луже еще теплой крови. Примерно так же, как тело Иверина с разбитой головой. Писать выше? Куда? Кому? Положим даже, рапорт докатится до человека, способного принять необходимое решение. Тот наверняка пошлет проверочку, проверочка, несомненно, постучится в дверь все к тому же Саликову. Если это будет кристально чистая проверка, то, возможно, не к Саликову, а к кому-нибудь еще. Но так или иначе до Саликова информация дойдет, и тот уж позаботится, чтобы военный прокурор Максим Леонидович Латко никому и ничего больше не смог рассказать. Тогда что же остается?

— Вот они, ваши герои, — неожиданно произнес врач. Максим посмотрел на него. — Они тут у нас в реабилитационном отделении лежат. Пойдемте, я провожу. Они долго шли длинными гулкими коридорами, переходили с этажа на этаж, и Максим удивлялся, сколько же здесь мальчишек. Совсем молодые пареньки примерно такого же возраста, что и убитый солдат. Лет девятнадцать-двадцать. Несколько раз он видел людей постарше. Наверное, офицеров, попавших сюда с туберкулезом. Но основной контингент составлял все-таки молодняк.

— У нас, — объяснял на ходу врач, — реабилитационное отделение маленькое, да и хирургия, в общем-то, не лучше. Лекарств не хватает, доктора все либо поувольнялись, либо в отпусках без сохранения. — Он хмыкнул, помолчал и добавил: — Даже не знаю, зачем этих двоих сюда прислали. Их же всех либо в полевых госпиталях зашивают, либо уж в Москву, в Бурденко. Там госпиталь классный: и медикаменты есть, и доктора обученные.

— А у вас необученные? — поинтересовался Максим тусклым голосом.

— И у нас обученные, — дернул худым плечом доктор. — Но наших-то учили на древнем оборудовании, лекарства, опять же, те еще. Рынок медикаментов обновляется — оглянуться не успеваешь. Одних антибиотиков за последний год штук десять новых появилось. А мы все по старинке. Анальгин — игла — нитки. Да здесь и условий нет никаких для приема подобных раненых. «Потому-то они и живы, — подумал Максим. — Проглядел Саликов этих двоих. Думал, наверное, что никого в живых не осталось после той мясорубки, о которой говорил Лемехов. Не уследил. Может быть, и узнал потом, кинулся искать, да поздно. Концов уже не найдешь. И хорошо. Возможно, люди Саликова проверили наиболее вероятные больницы да госпитали и решили, что раненые богу душу отдали. Повезло этим двоим».

— Но повезло этим двоим, — словно прочитав его мысли, произнес врач. — Честно, повезло. Думаю, они не дважды заново рожденные, а трижды. Первый раз — когда матери рожали, второй — когда из этой мясорубки живыми выбрались, ну а третий — здесь. На их счастье, как раз из Москвы комиссия пожаловала, нам и медикаменты подбросили, и препараты разные. Так что ребята как раз вовремя подоспели. Их сразу на стол, мужик какой-то из комиссии зашел, головой покачал, языком поцокал, но больше двух минут не сдюжил. Убежал. А привезли бы их денька на три пораньше, и преставились бы, пожалуй. «Вот тебе и сбой, — размышлял Максим. — Тот самый сбой, которого никто не в состоянии предусмотреть. Ни Саликов, ни иже с ним».