В этом не было ничего дикого, но это и привело Кошу в окончательную ярость. За нее уже все решили! По какому праву он за нее все решил? Он хочет превратить ее в кухонно-постельную тетку. Но она — ни за что!

— Я не готова! Я еще не разобралась, — сказала Коша и, чтобы не сорваться опять, убежала к себе.

Но Евгений устремился за ней. Он упал на пол на четвереньки и написал на листе:

«А ты потом разберешься! Я сам во всем разберусь! Я, ты, ребенок — хорошо!»

— Не-е-е-ет! — заорала Коша. — Не-е-е-ет! Отстань!

— Ыа съышаы эбьа! — воскликнул он изумленно и счастливо. И написал:

«Я слышал твой голос телом! Хочу ребенка!»

«Я нужна тебе как матка для твоего семени?» — написала Коша нервным почерком и забегала по всей квартире, не находя места от ярости.

«Нет! Ты — вся! Ты — сладкая!» — написал Евгений и счастливо улыбался, глядя на Кошу с вожделением.

Она молча выхватила из вазы розы и принялась шлепать букетом по полу, по столу.

Евгений погрозил ей пальцем.

«Не надо так. Они — дорогие. Много денег я отдал! Я буду тебя бить! Перестань!»

Коша прочитала и вытаращила глаза:

— Что?! — От удивления и возмущения она похолодела. — Если ты подойдешь, я разобью стекло и выпрыгну.

Почему-то он правильно ее понял.

* * *

Трамвайчик весело покатился на Васильевский. Коша стояла, прильнув носом к вспотевшему стеклу и со сладострастием узнавала знакомые места. По никелированному поручню скользила кривая перспектива линий и проспектов.

Доехав до угла 16-ой линии и Малого, она не стала заходить в кафе, а пешком побрела на Опочинина. Вороны устроили на верхушках кладбищенских тополей гвалт.

Коша вбежала в здание общаги с радостью и надеждой. Будто взлетела вверх по лестнице.

Остановилась перед дверью со скрещенными костями отдышаться и услышала тихий мелодичный звон. Вошла и с огорчением увидела, что Роня укладывает чемодан.

Серая общажная кошка играла колокольчиком, привязанным к дюралевому шесту, обозначающему стену.

— Ты куда? — ходу спросила Коша.

— Привет! — искренне удивился ее появлению Роня. — Ты что, уезжала? Я думал ты уже все — навсегда!

— Да… — неопределенно махнула рукой Коша в полном расстройстве. — Типа того… Хотела — да не вышло навсегда. Ты-то куда? Я хотела как Мюнгхаузен, превратиться в Мюллера, но не получилось. Цветочной галереи для меня не нашлось.

— Да? Жаль, — вздохнул Роня. — А может и хорошо. Хотя цветы — это, конечно, прекрасно. А я решил вот домой, к родителям съездить. Хочу там подыскать себе место к выпуску. Учителем, наверное, устроюсь. Надоела мне вся эта окрошка гнилая. Все эти кислые, голубые, розовые, новые, старые. Буду деток учить. Есть в этом что-то благодарное.

— Да?!

— Ага… А по вечерам писать. Не хочется жизнь на помойку тратить. Съезжу. Договорюсь. И весной туда. Буду деток учить.

Коша воскликнула:

— Роня! Ты что — бросишь меня? Черт! Только я выкарабкалась!

— Да это ты всех бросила! — Роня поднял брови домиком. — Муся тут не знает, куда деваться без тебя…

— Так получилось… — вздохнула Коша. — Ну где она? Она в порядке?

— Не знаю. Была… — Роня сосредоточился. Чтобы припомнить. — Последний раз я ее видел месяц назад с Зыскиным. Она сетовала, что ты пропала. А потом она пропала сама. Но ты-то, действительно, пропала. Прихожу я к Кошеньке в гости — а там только куриные кости, которые крыса обгладывает. Кстати! Разбаловала ты ее. Я влез в окно — Манька сидит посреди комнаты и жрет.

— Блин! — Коша досадливо поморщилась. — Я возвращаюсь. Короче. Я жила у глухонемого, но я собираюсь свалить от него. Честно говоря, сейчас я не понимаю, зачем я это сделала.

Роня защелкнул замок и выпрямился:

— Это с тобой часто бывает. Я наверно на пару недель укачу. А, может, больше. Пойдем на залив сходим?

— Пойдем… — Коша растерянно огляделась. — А что ты будешь преподавать-то? Живопись? Ты же рисовать не умеешь! Или драться будешь учить?

— Нет — драться не буду… Не хочу. Пустое это, как вы с Мусей говорите. Надо доброту проповедовать. Во-первых, для школы я вполне рисую. А во-вторых, первое образование у меня — филолог. Русский язык.

— Ааа… На кого ты только не учился. Когда только успел? А на фиг ты тут торчишь?

Роня вздохнул:

— Молодой был, глупый. Театр! Высокое искусство! Х…ня это все.

— Да?!

— Ну… Я так понял. — Роня развел руками.

Коша представила, как Роня преподает деткам красоты русского языка, а они подкладывают ему под задницу кнопки, мажут доску маслом, пишут дерьмовые сочинения. И правильно делают. Ведь они не просили их рожать!

(Рита)

Роня варил змеиный супчик. Коша резала черный кирпич хлеба.

— Ну что? Много тебе еще? — поинтересовался у нее Роня, помешивая столовской алюминиевой ложкой варево.

— Вы это есть будете? — Рита с ужасом заглянула в кастрюлю.

— Ну… Типа. А что. Нормальный супчик. Я уже ползимы такой ем.

— Черт побери! — Рита полезла в карман за деньгами. — Сходи-ка и купи-ка какой-нибудь пищи. А эту отраву кошке отдай. У нее жизнь короткая, она переживет.

— А у нас длиннее? — усмехнулась Коша.

— Никто не знает, какая она у нас, но организм расчитан лет на девяносто, как минимум, если фигней не страдать. Блин! Чего ты паникуешь? Тебе никто ничего не может предъявить, кроме несчастного фоторобота. Чуть-чуть сменить прическу и никто не узнает! Не грузись! Я что-нибудь придумаю! Может, в Голландию тебя отправлю!

— В Голландию?! — глаза Е-Кош загорелись.

— Ну да! Ты же хотела!

— Хотела.

— Ну вот, — усмехнулась Рита. — Вот и поедешь.

Она покровительственно потрепала художницу по затылку.

— Чего купить-то? — спросил Роня, забирая протянутые деньги. — Колбаски?

— Какой колбаски? Что за философия нищих?

— А мы и есть нищие! — усмехнулся Роня. — Чтоб быть богатыми, надо думать о деньгах все время и больше ни о чем. А мы — лохи. Мы все о работе. О литературе там, о живописи. А надо — о деньгах.

— Попрошу без намеков, — выразительно посмотрела Рита на школьного приятеля.

— Извини! — воскликнул тот. — О присутствующих — ни слова!

— Иди давай! Писатель! — усмехнулась Рита и опять уткнулась в тетрадку. Не поднимая головы она пообещала Коше. — Я потом кое-что у тебя спрошу. Про этого Чижика. И что там за Лера была в особняке. Вспомни все, что знаешь, пожалуйста.