Закованная в сталь шеренга шагнула вперед. Еще и еще, наступая – казалось, эта атака предназначена для того, чтобы устрашить противника, опрокинуть его, смять… на самом деле, главным было не пропустить – и дать девушкам возможность стрелять.

Внезапно Александр запнулся на ровном, казалось бы, месте. Потому что увидел, с кем через секунду-другую предстоит скрестить оружие. Эту фигуру он узнал бы из тысяч. Она спокойно шла ему навстречу, почти обнаженная, с гривой развевающихся светлых волос. Длинная тонкая рука легко держала тяжелый изогнутый клинок. Большие, налитые груди колыхались в такт шагам. Леночка… Мгновенно взмокла ладонь, сжимающая оружие, а дыхание Трошина стало прерывистым, тяжелым. Леночка… ему предстоит ударить ее – не просто ударить, а изо всех сил, пустив в действие всю выучку, всю ловкость. Чтобы убить. Сможет ли?

Рядом семенил Штерн – ничуть не изменившийся, такой же невысокий, полненький, с одутловатым лицом и редкими волосами, обрамляющими поблескивающую плешь. Так странно было видеть в его руке оружие… Мелькнула мысль, действительно ли это Генрих Генрихович собственной персоной, ведь любому далатианину не так уж и трудно сымитировать внешность шефа «Арены». А может, и он сам, не раз наблюдавший манеру боя, присущую Александру, – и потому он опасен, как никто другой. Хотя наверняка все они просмотрели записи, стараясь увидеть в действиях его бойцов излюбленные приемы, уязвимые места…

Вот до противника остались считанные метры. Как по команде, взметнулась сталь, звонко встретились клинки, сверкнули высеченные искры…

Бой начался. Технически силы противников были равны – девятеро с каждой стороны. Жюри пошло на такое ограничение, потому что земляне физически не могли выставить десять бойцов. Но две девушки остались за спиной, а значит, на семерых мужчин наступали девятеро. И то, что не все они выглядели мужчинами, ничуть не меняло дела. Как Саша и предполагал, им не удалось удержать строй – и очень скоро каждый был вынужден сражаться со своим, персональным, специально подобранным противником.

Саша обрушил меч на голову далатианина – не Леночки, подсознательно он старался оттянуть до последнего этот момент, – а Штерна. Тот подставил оружие, но выдержать чудовищный удар тяжелого двуручника не сумел. Его меч отлетел в сторону, сталь врезалась прямо в лысину… и погрузилось чуть ли не до середины груди. Одним рывком выдернув лезвие, Александр едва успел парировать выпад Леночки – укол, нацеленный в стык панциря и шлема. В горло.

На время забыв о Штерне, он кружил вокруг «жены», все не решаясь нанести удар. Он никогда не поднимал на нее руку – разве что мысленно. И вот теперь переступить через себя было трудно. А она, похоже, таких проблем не испытывала.

Саша быстро понял, что бойцы из далатиан никакие. Да и то сказать, кто и когда учил их владеть холодным оружием. В этом бою ставка сделана отнюдь не на умение – на живучесть. Атаки Леночки были грубоватыми, лишенными даже намека на изящество, довольно предсказуемыми – их было не так уж и трудно отбивать.

Увы, войны не выигрываются в обороне.

Снова подвернулся великолепный момент для удара, и он опять упустил его. Саша злился на самого себя, пытаясь заставить драться в полную силу, но ничего не мог поделать. Это стройное тело, каждую секунду грозящее ему уколом стали, принадлежало его жене. И он не мог заставить себя увидеть, как лезвие вспарывает эту нежную кожу, выворачивая наружу внутренности, извергая потоки крови…

Острая боль пронзила бок. Он резко обернулся – меч с пронзительным свистом описал дугу, нанося удар тому, кто стоял за его спиной. Лезвие, превратившееся на миг в сплошную полосу серебристого цвета, перечеркнуло низенькую фигуру на уровне шеи – и голова Штерна, отсеченная напрочь, покатилась по песку. А в следующее мгновение он получил еще один удар – в спину, подлый и жестокий. Удар, который нанесла ему Леночка.

Саша рухнул на песок, чудом откатился в сторону, пропуская рубящий удар драгоценной «жены», следующий принял кованым наручнем – она не ожидала этого, и оружие вывернулось из тонких пальцев. Сила в них была, может, и немереная, но и удар был силен. Леночка метнулась за улетевшим в сторону оружием, а Трошин воспользовался моментом, чтобы с трудом подняться.

Ее предательский удар оставил царапину на теле, клинок пробил-таки кирасу и слегка зацепил мясо. Не сильно и не опасно – хотя чуть в сторону, и вполне мог оказаться поврежденным позвоночник. А вот первая рана, нанесенная Штерном, была опасной – и сейчас Саша чувствовал, как бежит по бедру кровь, бьющая из раненого бока. Он бросил короткий взгляд на поверженного противника. Штерн лежал неподвижно, столь же неподвижна была и его голова, откатившаяся на несколько метров в сторону. Неужели один готов? Тело уже начало медленно оплывать, чтобы через несколько минут превратиться в лужу сероватой слизи.

А в следующее мгновение он снова пришел в движение, стиснув зубы и борясь с острой режущей болью в боку. Леночка снова атаковала.

В первый момент Геннадий не поверил собственным глазам. Во второй – понял, что чего-то в этом духе следовало ожидать. По всей видимости, Жюри потребовало от далатиан поддерживать адекватную форму, иначе на их месте он бы сделался чем-то вроде спрута. Пусть с двумя руками, но длинными, метра по три, и гибкими. Тогда можно атаковать, оставаясь в относительной безопасности.

То ли Жюри и в самом деле наложило ограничения, то ли далатиане сами приняли подобное решение, но противник Геннадия имел вполне человеческую форму. И даже вполне человеческую одежду – мышиного цвета мундир, серые погоны с двумя красными полосами и тремя массивными желтыми звездами. Багровую, толстую, как говорится, «на ширине ушей» шею венчала знакомая до отвращения голова с обрюзгшим лицом и седым ежиком оставшихся от молодости волос.

Глаза из-под насупленных бровей смотрели зло, лицо наливалось краской, как всегда, когда полковник Бурый начинал впадать в бешенство.

– Что уставился, капитан? – рыкнул Бурый. – Совсем распоясался, сучий потрох… А ну, смирно!

Против собственной воли Генка вытянулся в струнку – и тут же отшатнулся, уворачиваясь от удара. В руке у полковника была булава – утыканный шипами стальной шар на длинной рукояти.

– Что, задергался, сопляк! Ишь ты, в герои повадился… – Бурый наступал, размахивая своей булавой, с жужжанием рассекающей воздух. – Ты, мать твою, честь мундира опозорил. Связался со всяким отребьем…

Генка отступал, постепенно отдавая противнику метр за метром. Булава была опасна, зацепи она его хотя бы краем – и ладно если обойдется сломанной костью. Чтобы выдержать удар этой хреновины, нужны латы, а никак не тонкая кольчуга. Да и щит, пожалуй, не помог бы – только руку отшибет. Он ловил подходящий момент, рассчитывая, что Бурый допустит хотя бы одну, хотя бы самую маленькую оплошность. А тот лез вперед, как танк, явно не ведая усталости и не желая ни на миг останавливаться – взмах, другой, третий… Бурый брызгал слюной, ругался на чем свет стоит, обещал Одинцову все виды кар земных и небесных, начиная от дежурного «уволю к чертовой матери» и заканчивая не вполне логичным обещанием перевести в участковые навечно.