Жуков кивнул, оглядываясь на телефон. Снегирёв который раз изумлял его своей способностью «в лоб» рубить Гордиевы узлы, ему самому казавшиеся неодолимыми. Со времени угона «Москвича» он ведь ночами не спал, обдумывая, как скажет (тяни не тяни, рано или поздно придётся) о случившемся бате. И что тот ответит. И как мама, наверное, схватится за валидол… и вообще… А для Алексея почему-то всё просто. Позвони да выложи. Всего делов…

А действительно – почему не позвонить да не отмучиться сразу? Сбросить груз и жить дальше, приняв всё, что ему вполне заслуженно скажут?..

Снегирёв за его спиной налил себе чаю и без спросу вытащил из холодильника сыр. Валерий Александрович схватил телефонную трубку, боясь, как бы не улетучилась внезапная решимость и опять не одолели сомнения.

– Батя? Здравствуй… Там мама не слушает? Кино смотрит?.. Ага… У меня к тебе, знаешь, такой мужской разговор…

К его некоторому изумлению, Александр Васильевич выслушал весьма хладнокровно. Даже ни разу не перебил. Под конец своего горестного повествования Жуков-младший сообразил, что изумляться-то было особо нечему. Отец, большой любитель мелких придирок, в минуты действительно серьёзных жизненных коллизий являл неизменную выдержку. И готовность действовать решительно и чётко, по-боевому.

– Мне как – «генералку» на тебя выписать? – только и спросил он, когда Валерий Александрович обессиленно замолчал. – Или самому лучше прибыть?

Сын пригладил пятернёй волосы, ставшие ощутимо влажными, и снял очки:

– Ты смотри… что для тебя менее хлопотно…

– Тогда сам приеду, – непререкаемо постановил Жуков-старший. – Проветрюсь хоть. С дедом этим познакомлюсь, опять же. Может, мы с ним действительно… на одном солнышке портянки сушили…

Лёша Корнильев жил на проспекте Просвещения. Он ездил домой на метро до одноимённой станции, потом несколько остановок на автобусе или трамвае. Большинство людей раздражают и утомляют каждодневные длительные поездки на общественном транспорте, но Лёше они, пожалуй, даже нравились. Хотя ему приходилось мотаться не только туда и обратно, но ещё и по всяким местным командировкам, машина для которых предоставлялась отнюдь не всегда.

В транспорте Лёша с удовольствием наблюдал за людьми. Конечно, в набитом метро человеческие характеры раскрываются чаще всего не самым выгодным образом. Когда-то Лёша, как все, тяготился сценами хамства, потом перестал. Ему очень понравилась одна мысль, вычитанная у Ницше, – о древнегреческом герое трагедии[54], который, вытерпев все мыслимые и немыслимые горести, к финалу в ужасных мучениях погибает… нам на радость. То есть позволив нам, зрителям, испытать очистительный катарсис, высокое просветление чувств. Да притом насладиться искусством актёра, постановщика и драматурга…

Изначальная форма древнегреческой трагедии представляла собой песнопение хора, одетого козлами – спутниками Диониса, и рассказывала о страданиях этого Бога с одновременным его восславлением. Отсюда название жанра – в буквальном переводе «песнь Козлов».

Когда Лёша приучился рассматривать жизненные явления в первую очередь как благодатный материал для заметок и таким образом превратился из участника событий в исследователя, прежние тягостные ситуации превратились в источник познания и вдохновения. Вдобавок, как он для себя выяснил, зрелище человеческих, несовершенств портит настроение в основном тому, кто теоретически хотел бы вмешаться, но по разным причинам не решается сделать это на практике. У Лёши таких проблем не стояло.

Длительные поездки были хороши ещё и тем, что только в метро и автобусе ему удавалось как следует поразмыслить, посочинять, помечтать. Его семья обитала в смежной двухкомнатной и состояла, кроме самого Лёши, из мамы с папой, бабушки и двоих младших братишек, кончавших школу в этом году. Идеальная обстановка для занятий. Причём перманентно, и конца-краю не видно. «Вот пацаны переженятся и к жёнам уйдут», – надеялась бабушка. Маму это только смешило: «Ага, переженятся и жён сюда приведут. И внуков мне нарожают…»

…Без пяти одиннадцать вечера в поезде метро, движущемся к окраинным станциям, уже не так много народа. Никто не стискивает, не толкает. Лёша покачивался в такт движению вагона и без помехи разглядывал девушку, стаявшую у противоположной двери. Не то чтобы девушка была в его вкусе. Ему всегда нравились худенькие блондинки, а у неё выглядывали из-под шапочки густые тёмные волосы: она, кажется, начёсывала их на пухлые щёки, чтобы хоть оптически уменьшить лицо. А может, просто закрывала волосами прыщи, которые, уж что говорить, никому не идут. Девушка время от времени заглядывала в плетёную сумку, которую очень осторожно держала на весу. Пока Лёша пытался угадать, что у неё там – только что купленная обновка? часы? хрустальная ваза?.. – она приоткрыла крышку пошире, и из сумки проворно выбралась наружу… чистенькая белая крыса. Ловко вскарабкалась по рукаву и привычно устроилась на плече, аккуратно подвернув длинный розовый хвост. Обнюхала капли растаявшего снега на воротнике, потёрлась усатой мордочкой о щёку хозяйки… Та скосила глаза, улыбнулась любимице и неожиданно стала почти красивой.

Несколько секунд пассажиры, в том числе Лёша, взирали на девушку с крысой в немом и полном остолбенении. Первым подал голос бодрый старичок, сидевший поблизости.

– Барышня, я буду ставить перед вами вопрос! – строго проговорил он. – Сушки с маком она у вас ест? Не возражаете, я её угощу?..

«Крысовладелица» тоже ехала до Просвещения, но слегка замешкалась в вестибюле, и Лёша, поднимаясь на эскалаторе, всё оборачивался назад – как там она, не удрало ли животное. Но вместо девушки его глазам предстал явно поддатый мужик, который цеплялся за поручни и неуверенно карабкался вверх. Его заносило из стороны в сторону, и Лёша проследил за ним с невольным сочувствием. Однажды он видел, как потерял равновесие и загремел вниз такой «восходитель». Нёсший, между прочим, в руках целую пачку стекла.

Нынешнему пьянчужке повезло больше, но только в том, что руки у него были свободны. Пытаясь миновать Лёшу, он запнулся и чуть не рухнул врастяжку. Лёша успел подхватить его, но правду говорят люди – ни одно доброе дело не останется безнаказанным: мужчина тоже инстинктивно выбросил руки вперёд и… пребольно зацепил Лёшу по бедру.

– Изв-вини, п-парень, – пробормотал он заплетающимся языком. – Прости, к-кореш, а? Не х-хо-тел…

– Ладно, ладно. – Лёша помог ему выпрямиться и слегка подтолкнул – шагай, мол. Мужик удалился, неразборчиво бормоча ещё какие-то извинения, Лёша же нагнулся и, морщась, стал растирать ушибленное место ладонью. Ощущение было примерно такое, какое приключается в локте, когда врежешься во что-нибудь «косточкой». Век живи, век учись: он и не думал, что подобное может случиться с ногой. Ладно, пройдёт… Куда оно денется…