комнаты, мало различимом и затемнённом, стоял простой аналой из соснового дерева, а на нём маленький распятый Христос, наверное, чей-то подарок, ибо статуэтка была дорогая и красивая.

Старик опустился на колени, сложил над головой руки и долго молился или думал – это понять было трудно, был погружён в мысли.

Шелест в коридоре, ведущем в его комнату, пробудил его. Он перекрестился и встал. Дверь отворилась, и в компании священника, который о ней говорил, вошла медленным шагом, в вуали, важная женщина высокого роста. Чёрная вуаль спадала со лба на её белое и бледное лицо, на котором ещё горели тёмные глаза, полные огня.

Магистр Генрих низко перед ней склонился, становясь в покорную позу к её приказам.

– Я пришла спросить вас о судьбе моих детей, – сказала прибывшая храбрым голосом. – Я должна её знать, чтобы применить к ней мою и их жизнь. Бог дал вам знания и пророческий дар…

Она замолчала. Некоторое время магистр Генрих тоже стоял молча, как бы собираясь с духом.

– Людская наука, – сказал он, – не много значит, если её не поддерживает сила Божья, а свет с небес не всегда сходит, потому что человек не всегда его достоин.

Он задержался, тяжело вздохнув.

– Позвольте спросить, – сказал он робко. – Бог дал вам троих сыновей, одного забрал к себе?

Удивлённая женщина вздрогнула.

– Так ли это? – спросил он.

– Правда. Действительно, трое у меня было, двое осталось!

Магистр Генрих торопливо потянулся дрожащей рукой за двумя свёртками бумаги, которые приготовил на столе.

Он долго смотрел в них, словно читал.

Ожидающая дама беспокойно следила за каждым движением его лица.

– Старший, – произнёс он, – дитя счастья, дитя веселья, лежащий в серебряной колыбеле… будет героем. Над его головой я вижу две золотые звезды, два ясных круга, как корона. Напротив него месяц… пусть остерегается месяца…

Тут он замолчал.

Женщина слушала, ничего не говоря, дрожащая кайма выдавала сильное волнение.

Магистр Генрих одну бумагу положил на стол и долго читал другую.

– Второй ребёнок, дитя слёз и боли…

Слабый крик вырвался из груди слушающей женщины, а старик не спеша, будто бы ничего не слышал, погружённый в себя, говорил дальше:

– Дитя слёз и боли и над ним светит корона… Я вижу долгую, тяжёлую дорогу жизни, изобилующую острым тернием, заваленную булыжниками, но на её краю стоит уставший победитель. Рядом с ним женщина, которую он не хотел, но полюбил, и семья… Среди неё также горят звёзды.

Тут его голос начал слабеть и он выпустил из рук бумагу.

– Ты благословенная мать, – прибавил он, – хоть оплатишь слезами, болью и страшным трудом счастье детей… Тебе нужно мужество до конца, на долгую ещё жизнь, и всё, что обещано, будешь видеть собственными глазами.

Сказав это, он сделал в воздухе крест. Его голос изменился, словно он вдруг протрезвел и спустился с вершины. – Я уже ничего не вижу, – прибавил он. – Верьте в Бога, который оплачивает всякий труд, любовь, стойкость и веру в Него.

Женщина вздохнула, словно с её груди упала великая тяжесть. Она была взволнована и ещё дрожала. Стоявший за ней священник тихо положил на стол мешок, который принёс с собой.

– Да воздаст вам Бог, – сказала женщина, – вы дали покой душе моей. Если вам когда-нибудь понадобится помощь… просите её у меня. Вы знаете, кто я, потому что от вас ничего не скрыто.

Она склонила голову и, сделав знак рукой, исчезла в двери.

Священник, который остался на пороге, повернувшись к согнувшемуся в поклоне Генриху, тихо сказал:

– Королева!

Старик грустно улыбнулся, он видел её издалека в замке, и по величию облика понял бы, не зная, кто она.

– Королева! – шепнул он, кланяясь ещё раз. – Да! Мученица! И будущее даже её могилу не будет уважать…

Конец

Дрезден 1882

Примечания

1

Историческое событие.

2

Историческое событие.