— Это ложь, — перебила Лиана. — С этой шпионкой! Файя никогда не смогла бы…

— Разве возможно было у Файи отделить ложь от правды, мадемуазель Лиана? Лучше послушайте. Едва выйдя из госпиталя в 1917 году, Лобанов рассказал об этом Вентру. Как раз тогда арестовали Мата Хари. Думаю, Вентру стало страшно. И потом, как и все вы, он не выносил Файю.

— Как мы? — воскликнул Стив. — Но не вы, Стеллио? Она ведь заставила и вас страдать! Вспомните о всех ее капризах…

— Боль, которую приносила Файя, сама была удовольствием, месье О’Нил.

Венецианец не забыл его имя. Он, должно быть, заметил удивление Стива, потому что добавил:

— Я мог бы многое вам рассказать: о днях, которые провел с ней, повторить все ее слова, описать самую ничтожную деталь, ее дыхание, ее движения ресниц. Все — до последнего мгновения!

— Говорите же, прошу вас!

Стеллио повернулся к шкафчику с духами, раздвинул осторожно банки и флаконы, остановившись на перламутровой коробочке с золотой филигранью.

— Тем летом она полюбила помаду. Но это было слишком внове для нее и ей не удавалось сохранить ее на губах. Ей все время приходилось облизывать губы. Совсем как маленькая девочка. Пепе рассказал Вентру, как Лобанов любит духи, о его искусстве в составлении наркотиков. Когда Вентру замыслил это преступление, он обратился именно к Сергею. Или, возможно, тот подсказал ему эту идею. Ведь Лобанов достаточно ненавидел Файю, чтобы сделать ее собственной жертвой. Создать свой шедевр. Он начал ей льстить. Часами напролет рассказывал о новом танце, о духах, о сценическом макияже. А потом стал нежен со мной, так обходителен, и я до конца верил в его балет с духами.

Стеллио вернулся к письменному столу, погладил вышитую ткань и сжал коробочку с помадой.

— …Я вспоминаю обо всем минута в минуту. Мы наложили на Файю грим перед вторым танцем. Вся косметика так хорошо пахла! Запахи старой России!

Стив вскочил и бросился к Стеллио, чтобы выхватить у него тюбик с помадой. Но было поздно: венецианец уже нанес краску на губы.

— Видите, — сказал он, — очень простой конец. Она умерла вот так. — И он начал слизывать помаду, размазанную по рту.

Стив схватил Лили за руку:

— Пойдем!

Спускаясь по лестнице, они услышали приглушенный стук рухнувшего тела.

— Быстрее! — выдохнул Стив, взяв Лиану под руку. — Теперь к Вентру! И запомни: я увезу тебя в Америку!

* * *

Последний этап был коротким. Едва они вошли в дом Вентру, как слуга объявил:

— Месье будет отсутствовать несколько дней.

— Но он ждал мадам к этому часу, — сказал Стив.

— Я знаю, месье. Он извинился, что не сможет ее принять. Вот конверт на ее имя. — И он протянул Лили письмо.

Она раскрыла конверт. В нем было свидетельство о браке, где говорилось, что ее зовут Жанной Ленгле, в замужестве Вентру, и что она родила в декабре 1916 года сына Раймонда, на которого в другом документе, удостоверенном надлежащим образом, ей передавались все права в том случае, если ее муж умрет.

Лили потрясла конверт в поисках письма, записки, нескольких строчек, но ничего не нашла.

— Я не понимаю… — начала она.

— Идем, — ответил Стив. — Потом разберемся.

Все странные события начали выстраиваться в правдоподобную картину. Когда накануне вечером, выезжая от Лианы, Вентру встретил голубую «Бугатти», он понял, что партия проиграна. Лобанов, конечно, предупредил его о приезде американца. Пепе, его правая рука, несомненно, рассказал ему историю с тормозами «Голубой стрелы», и этим вечером в двухстах метрах от виллы Лианы она стала для него символом поражения. Вентру мог бы еще продолжать борьбу, но были ли у него на это силы? И он предпочел исчезнуть…

Но Стив решил оставить свои выводы при себе, так как накануне велел Лиане смотреть только в будущее.

— Интересно, — заметила она, выходя из дома. — Эти бумаги… Они выглядят почти как завещание.

И действительно, это было завещание. Спустя шесть недель в газетах появилось сообщение о смерти Раймона Вентру, последовавшей после долгой и продолжительной болезни легких. В течение всей жизни он старался держаться в тени, и его исчезновения никто не заметил. В некрологах не было ни восхвалений, ни порицаний. Осторожно отмечали, что больше не приходится рассчитывать ни на его искусство интриги, ни на его гениальные комбинации. Впрочем, к этому времени Вентру уже похоронили в затерянной деревушке в районе Лот, куда он отправился умирать.

Некоторые пробовали прийти ему на смену. Во взбудораженной Франции многие решили попробовать себя в финансовых спекуляциях, но были менее осмотрительны и менее проницательны, чем Вентру, поэтому впутывались в разные скандалы.

Символизирующий свою эпоху веселый праздник Парижа близился к закату. Дягилев не поднимался, страдая от диабета и увязнув в своей мании заговора, Пуаре выгнали из собственного дома. Шанель предлагала миру империю духов с пронумерованными названиями, к ним прилагались мягкие, практичные и пристойные платья — именно таких от нее ждала Америка. Большинство нуворишей разорились. Американцы, со Скоттом Фицджеральдом во главе, сменили их во дворцах. Праздные парижане, подточенные кокаином, изможденные постоянным весельем, пытались возродить божественные удовольствия предвоенного времени, но не достигли этого. Они превращались в самоубийц, сюрреалистов, принимали веру различных религий, среди которых упорно боролись за первенство коммунизм и католицизм.

— Все идет так, как того хочет судьба! — заявила Мэй со своим обычным апломбом.

И снова Стив не знал, что ответить. Впрочем, не рекомендовалось противоречить беременной женщине. Она была безапелляционна и весела, поскольку Макс вышел из клиники, полностью выздоровев. После путешествия в Швейцарию он даже захотел встретиться с Лианой. Они увиделись на вилле «Силезия». Лиана загорела, волосы начали темнеть, и ему нетрудно было убедить себя, что светловолосое привидение было плодом его утомленного воображения. До того как уехать в Париж готовиться к выборам, Макс провел несколько прекрасных вечеров, играя со Стивом пассажи Форе. Правда, он потерял былую виртуозность, и фальшивящие удары смычка делали Нарцисса таким же капризным и диким, как в худшие дни лета 1917 года.

Ребенок Мэй должен был родиться в ноябре. Сын Лианы был уже с ней. Когда осень затянула небо Ривьеры, всколыхнув мечты о большом белом корабле, Стив купил три билета в Америку.

Они уезжали, не оглядываясь назад. Из прошлого с ними были лишь Нарцисс и — в трюмах корабля — «Голубая стрела». Отныне все их мысли были связаны с Западом: горизонты Нью-Йорка, дорога в «Небесную долину».

Правда, как-то утром, когда они стояли на мостике и смотрели, как Раймонд играет с другими детьми, проблеснуло подобие прошлой тревоги.