вкуса. Потом Тере произнесла: «Тебе пора, Гафитас. Скоро придет Хулиан».

Больше я не настаивал. Знал, что бесполезно. Мы сидели друг против друга, молча глядя в окно, в то время как темнота все больше заполняла комнату. За окном, в поле, оставленная под дождем лошадь, казалось, смотрела на нас издалека почти человеческим взглядом. Вскоре Тере повторила, что мне лучше уйти. Я поднялся и спросил, могу ли я что-нибудь для нее сделать. Тере покачала головой, прежде чем произнести «нет». «Послезавтра мы уезжаем», — добавила она. Я еще раз окинул взглядом царивший в квартире беспорядок и отметил про себя это «мы». «Куда?» — поинтересовался я. Тере пожала плечами: «Куда-нибудь». В тот момент я подумал о том, что никогда больше ее не увижу, и сделал шаг по направлению к ней. «Пожалуйста, Гафитас», — сказала Тере, подняв руку. Я остановился, пристально глядя на нее, словно в тот момент понял, что этот образ Тере — больной, бледной, исхудавшей и изможденной, сидящей в кресле в унылой квартире в забытом богом районе, в синем халате и изношенной ночной рубашке — навсегда вытеснит другие воспоминания о ней, и моя память заранее начала бороться против этой вопиющей несправедливости. Затем я молча повернулся и ушел.

Когда я вышел из дома Тере, на Ла-Фон-де-ла-Польвора стеной обрушился ливень.

Эта ночь и два следующих дня были для меня очень мучительными. Мне не хотелось звонить Тере или возвращаться в Ла-Фон-де-ла-Польвора, но я все же отправил ей несколько эсэмэсок. Сначала она мне отвечала. Я спрашивал ее, как она себя чувствовала и не нужно ли ей было что-нибудь, и Тере писала, что чувствует себя хорошо и ей ничего не нужно. Последнее сообщение от Тере было следующего содержания: «Я выздоровела, Гафитас. Врач выписал меня. Я уезжаю. Прощай». В ответном сообщении я поздравлял ее с выздоровлением и спрашивал, где она находилась и куда собиралась ехать, но Тере мне не ответила. Постепенно я успокоился, и тогда на смену тоске пришло другое, кисло-сладкое чувство: с одной стороны, я думал о том, что никогда больше не увижу Тере, это конец истории и все навсегда осталось в прошлом. А с другой стороны, утешал себя мыслью, что мне наконец открылась правда и все встало на свои места. Однако спокойствие длилось недолго. Однажды вечером, когда я решил выпить дома бокал перед сном, меня вдруг охватили сомнения. Я провел всю ночь в борьбе с ними и на следующее утро, едва войдя в свою контору, велел секретарше найти мне телефон инспектора Куэнки. Кажется, я вам говорил, что после лета 1978 года мы с инспектором периодически встречались.

— Да, вы упоминали. Я слышал это и от самого инспектора: он сказал, что после того лета потерял вас из виду на несколько лет, а потом вы снова стали встречаться, словно не были знакомы.

— Это правда. Мы притворялись, будто не знаем друг друга. Особенно часто виделись в тот период, когда Куэнка работал советником губернатора провинции по вопросам безопасности. В те годы между нами возникло нечто вроде дружбы, но даже тогда ни один из нас ни разу не упомянул прошлое — тем более то, что инспектор едва не отправил меня в тюрьму как члена банды Сарко. Потом мы снова перестали видеться, и недавно я узнал, что с некоторого времени он был начальником комиссариата аэропорта. И именно там, в аэропорту, его нашла мне в то утро моя секретарша. Когда я сказал инспектору, что мне нужно поговорить с ним, он лишь уточнил: «Это срочно?» «Для меня — да», — ответил я. Куэнка сказал, что утро у него полностью загружено, но мы могли встретиться во второй половине дня. Он предложил мне прийти к нему в кабинет в аэропорту. «Это личный вопрос, — объяснил я. — Было бы лучше обсудить его в другом месте». В трубке на несколько секунд повисло молчание, а потом я услышал: «Что ж, как хотите». Инспектор спросил, когда и где мы могли бы встретиться, и я сказал первое, что пришло в голову: в шесть часов на скамейке на площади Сан-Агусти.

Без четверти шесть я уже сидел в назначенном месте — на скамейке на площади Сан-Агусти, перед памятником генералу Альваресу Кастро и защитникам города. Вскоре появился инспектор Куэнка, тяжело дышавший, с перекинутым через руку пиджаком. Я поднялся, обменялся с ним рукопожатием, поблагодарил за то, что он согласился встретиться со мной, и предложил пойти выпить кофе в «Ройале». Инспектор устало опустился на скамейку, ослабил узел галстука и произнес: «Сначала скажите, о чем вы хотите со мной поговорить». Я сел рядом с ним и, не дав ему даже вздохнуть, произнес: «А вы разве не догадываетесь?» Все еще тяжело дыша, он посмотрел на меня иронично и одновременно подозрительно: «О Сарко?» Я кивнул.

Несмотря на возраст, вид у инспектора был крепкий, но почему-то своим лицом он показался мне похожим на грустную черепаху. Его взгляд был устремлен вперед — на статую генерала Альвареса де Кастро, или на клены, окружавшие центр площади, или на большие белые зонты, защищавшие от солнца террасы баров, или на аркады и кремовые фасады зданий, с рядами балкончиков из кованого железа. По щеке катилась капелька пота. «Что ж, — с видом человека, смирившегося с неизбежностью, промолвил Куэнка, когда наконец отдышался. — Думаю, рано или поздно это должно было случиться?» Положив пиджак себе на колени, он спросил: «Так что вы хотите узнать?» «Только одну вещь, — ответил я. — Кто тогда был доносчиком?» Инспектор Куэнка повернулся ко мне, вытирая ладонью каплю пота на щеке. «Вы ведь понимаете, что я имею в виду? — добавил я и, прежде чем он успел ответить, продолжил: — Вы ждали нас тогда снаружи со своими людьми. Знали, что мы совершим налет на банк. Значит, кто-то сообщил вам об этом. Кто?» Инспектор Куэнка, казалось, был раздосадован. «Зачем вы хотите это выяснить?» — спросил он. «Мне нужно это знать», — сказал я. «Зачем?» Инспектор Куэнка поморгал. «Я не скажу вам, — заявил он, покачав головой. — Это профессиональная тайна». «Да будет вам, инспектор, — усмехнулся я. — С тех пор минуло уже тридцать лет». «Это правда, — кивнул Куэнка. — И именно поэтому вам бы следовало забыть ту историю. У меня же навсегда остаются определенные обязательства, особенно перед людьми, которые мне доверились. Разве вы стали бы разглашать тайну своего клиента, даже если бы прошло тридцать лет, с тех пор как он вам ее доверил?» «Зачем эти уловки, инспектор? — возразил я. — Вы же