Еще одной важной идеей, которую хотели донести красноармейским массам советские пропагандисты, было ощущение «исторической освободительной роли, игравшейся на Балканах русской армией, и ее преемником — Красной армией». Тот же мотив звучал и при вхождении РККА в Болгарию. Разумеется, при вхождении на территорию Югославии пропагандисты намного больше педалировали тему освобождения. Преувеличенно расписывали базировавшиеся на реальных фактах перечисления «страданий населения под фашистским ярмом» — любимую тему советской пропаганды военных лет. К этому общему пропагандистскому тезису добавили и специфический в данных условиях мотив — «братство по оружию славянских народов». При этом речь шла не только о журналистских штампах и форме разговорного обращения «Вперед, славяне!» В Болгарии и Сербии солдаты вновь увидели понятные надписи на кириллице и смогли объясниться с местным населением без помощи разговорников[1002]. К слову сказать, такие разговорники и не поступали в войска, в отличие от необходимых разговорников на немецком, румынском и венгерском. Более того, попытки генералитета НОАЮ использовать переводчиков воспринимались их коллегами из РККА как намеренное отчуждение и даже… оскорбление[1003].

Все это способствовало созданию позитивных представлений о Югославии и ее народах, к чему, собственно, стремилась и пропаганда. Существовала достаточно ощущаемая пропагандистская и военно-политическая градация наций, встречавшихся на пути наступления Третьего Украинского фронта. В первую, дружественную группу, безусловно, зачисляли югославов и болгар. Ко второй группе («неприятелей») относились венгры и австрийцы, освобождение которых от нацистов было не очень убедительным пропагандистским клише вследствие очевидного упорного сопротивления, которое «освобождаемые» оказывали воинам РККА. Где-то посередине между этими группами находились румыны, как новообретенный союзник, но без прощения того, что румынская армия творила на Украине. Иллюстративна тема политических лекций, читавшихся офицерам, пересекшим границы Румынии: «Зверства румынских захватчиков, чувство ненависти и мести Красной армии к румынским оккупантам и наша политика по отношению к Румынии»[1004]. Не менее показательны в этом контексте и поступившие в покидавшие Сербию войска рекомендации о повышении бдительности и сокращении контактов с местным населением. При этом во внутренних инструкциях политотделов частей и соединений конкретно звучали формулировки о том, что «войска вступают на вражескую территорию», «стоит обратить внимание на национальный состав» и т. д.[1005]

В создании позитивного образа Югославии среди красноармейцев сыграло роль и существовавшее у советского человека в первые годы войны острое чувство одиночества СССР в боевом противостоянии немцам и их европейским союзникам. Несмотря на усилия советской пропаганды, видимые поставки по ленд-лизу и сообщения о действиях англо-американских союзников, это чувство было сложно победить. Поэтому естественные симпатии у красноармейцев вызывал народ, с 1941 г. боровшийся против немцев на своей территории.

Сложно сказать, какова была реальная роль советских информационно-пропагандистских средств, сообщавших в 1941–1943 гг. о восстании народов Югославии. В то время о событиях в Югославии рассказывали в информационных заметках, развернутых статьях и даже в коротком художественном фильме «Ночь над Белградом» (1941 г.). Доступность и влияние этой информации о Югославии определить тяжело, хотя ясно, что вряд ли она оставила очень большой след в сознании бойцов и командиров РККА, перешедших осенью 1944 г. югославскую границу. Речь шла не только о малой доступности на фронте гражданских газет и фильмов. Сообщения о действиях партизан Югославии не могли не сливаться в общую картину «народных мстителей» в тылу немцев, которой советская пропаганда иллюстрировала не очень убедительный миф о массовом европейском сопротивлении «фашисткой тирании». Еще более прозаической причиной слабой информированности массы красноармейцев о югославских партизанах до осени 1944 г. было то, что в тяжелейших боевых условиях вопросы геополитики вряд ли могли конкурировать с базовыми проблемами простого выживания.

Уровень информированности простых красноармейцев о Югославии и ее народах прекрасно иллюстрирует диалог, который зимой 1943 г. вели между собой сербский военнопленный из венгерской рабочей роты и охранявший лагерь советский караульный. «Был солнечный день, и мороз спал. Я сидел перед бараком и грелся на солнышке рядом с молодым караульным. Он спросил меня, какой я национальности, раз пытаюсь объясниться по-русски. Я ответил ему, что я “югослав”. По выражению его лица мне стало ясно, что он не знает, кто такие югославы. Он повторил вопрос: “Что это за национальность?”. Я понял, что он не слышал о Югославии, и дополнил ответ: “Серб!”. Опять он не понял, кто это, и я уже нервно пояснил: “Балканец!”. Тут я заметил, что он не знает и об этом уголке земного шара, и выведенный из себя добавил с усмешкой: “Фриц!”. “А, фриц!” — повторил он, и так мы закончили наш разговор»[1006]. Тем большим было приятное удивление красноармейцев, когда в Югославии они встретили партизан и бойцов НОАЮ со звездочками на шапках и узнали от политических пропагандистов, что сопротивление этих бойцов немцам велось с 1941 г. Сами партизаны даже с большим энтузиазмом, чем красноармейцы, относились к звездочкам. Каждый партизан носил звездочку, даже если она была вырезана хоть из консервной банки или вышита рукой. На технике, захваченной и использовавшейся партизанами, звезды рисовали столь щедро, что порой они напоминали американский флаг. В то же время на головных уборах красноармейцев звездочка имелась не всегда. На технике мехкорпуса генерала Жданова эмблемами были представители животного царства. «Быстрые зайцы» — на мотоциклах разведки, «выносливые псы» — на транспортных средствах пехоты, «ловкие лисы» — на бронетранспортерах поддержки пехоты, и, наконец, «разъяренные медведи» — на башнях Т-34, составлявших ударную силу корпуса. Поэтому 4-й мех. корпус в шутку называли «ждановский зверинец»[1007].

В отношении красноармейцев к югославским партизанам присутствовал также некоторый элемент снисходительности, характерный и для отношения регулярной армии к партизанам на территории самого СССР. Это отношение заведомо исходило из уверенности солдат и командиров РККА в собственных силах, а также из восприятия «партизанщины» как неизбежной составляющей партизанских традиций. Позитивно-снисходительное отношение к партизанам зафиксировано, например, в короткой зарисовке боя у Трстеника, где после залпа советской батареи «притаившиеся… в кустах югославские партизаны, увидав результаты стрельбы, возрадовались, как дети, — они прыгали, кричали, визжали»[1008]. Такое отношение к возможностям НОАЮ, исходившее из реальной оценки ситуации, заметно и на оперативных картах Третьего Украинского фронта и входивших в него соединений и частей, где в отличие от союзных болгарских позиций позиции НОАЮ практически не обозначались или обозначались в самом конце. Со временем доверие к НОАЮ среди офицеров РККА возросло.