Он проглотил записку и поднял голову к звездам. В воздухе уже ощущалась зима. В этой части Северо-Западного Китая морозы отступали лишь на несколько летних месяцев. Теплый сезон заканчивался, и вновь подкрадывались лютые зимние холода.

Чтобы успокоиться, он мысленно процитировал несколько стихов Лао Цзы, но это не помогло. Средняя дочь Чарльза Суна была, пожалуй, самой недоступной личностью из всех выживших во время отступления на северо-запад. Даже если она не являлась женщиной Мао Цзэдуна, безумные уложения Коммунистической партии, фактически наложившие табу на сексуальные отношения, делали задачу, поставленную перед молодым конфуцианцем, почти невыполнимой. Само собой разумеется, запрет не распространялся на представителей высших партийных эшелонов. А если женщина и впрямь находилась в связи с Мао, это делало миссию еще более опасной.

Молодой конфуцианец закрыл лицо руками и попытался очистить сознание. Ему хотелось плакать. Как, ну как выполнить это задание? Затем юноша встал, посмотрел на юг: там, темным силуэтом на фоне огромной луны, стояла дочь Чарльза Суна. Она воздела руки к звездам, словно вознося какую-то древнюю молитву, а лунный свет омывал ее обнаженное тело.

Глава девятая ТРИ ДОЧЕРИ ЧАРЛЬЗА СУНА

Средняя дочь Чарльза Суна — Та, Которая Любит Власть, — всем своим нагим телом ощущала пронизывающий холод пустыни Гоби. Закрыв глаза, она медленно вращалась, и лунный свет делал ее кожу золотой. Она вспоминала время, проведенное в Америке. Пять лет учебы в Уэслианском колледже, три месяца, в течение которых ее укачивало на борту вонючего сухогруза в заливе Сан-Франциско, поскольку ее, как китаянку, не пускали в США, муки, связанные с изучением разговорного английского в его американском варианте, трепет, испытанный при известии о падении маньчжуров и возвышении Коммунистической партии Китая, и торжество по возвращении домой после долгих лет, в течение которых она была вынуждена фальшиво улыбаться фань куэй. Она подумала о своем тогдашнем любовнике и его ревнивой и опасной жене. И наконец, ей вспомнилась последняя ссора со старым отцом.

— Но я делал все это для тебя и твоих сестер, — доказывал он.

— А разве не для сыновей, папочка? — огрызнулась она, удивившись собственной грубости, и заметила, как в слезящихся глаза отца вспыхнул злой огонек.

— Это в Америке тебя научили неуважению по отношению к родителям?

— Ты сам послал меня туда, отец! Я тебя не просила! — взвизгнула она.

Ее снова поразило непреодолимое желание быть вульгарной в общении с отцом. Но в то же время это доставляло ей удовольствие. Такое же чувство она испытывала на вчерашнем собрании, когда противопоставила себя руководству. Она вела свою собственную борьбу с теми силами, которые цепями опутали Китай: почтительностью к родителям, прогнившими древними традициями, религией и властью старших. Четыре власти — политическая, теократическая, клановая и супружеская — должны быть навсегда уничтожены в Поднебесной.

— Разве не заслужил я преданности со стороны собственной дочери? — спросил отец.

— Между преданностью и повиновением есть разница. Повинуются рабы, а преданность со стороны свободных мужчин и свободных женщин нужно заслужить.

Чарльз Сун часто кивал головой. Нет, не в знак согласия, а повинуясь ненавистной болезни Паркинсона. Из всех своих детей он боялся только этого ребенка. Старшую — Ту, Которая Любит Деньги, — он понимал. Еще с детских лет она испытывала неудержимую тягу к дорогам вещам. Та, Которая Любит Китай, была отрадой для его старого сердца. Но среднюю дочь, что стояла сейчас перед ним и глядела волком, уперев кулаки в бедра и широко, по-мужски, расставив ноги, он никогда не мог понять. Она не подпускала его к себе. Ни безграничное внимание, ни похвалы, ни подарки не помогли ему завоевать ее сердце, не говоря уж о доверии. Но с другой стороны, почему она должна доверять ему? Особенно после того, как однажды, войдя в отцовский кабинет, увидела на его письменном столе полуодетую куртизанку.

— Что эта шлюха делает в доме моей мамы? — возмущенно спросила она.

Разумеется, Чарльз не ответил. Он подумал, не рассказать ли ей о сомнительном прошлом ее матери, но сразу отказался от этой мысли. Злость дочери и без того болезненно резанула его по сердцу, не стоило навлекать на себя еще и ярость Инь Бао.

И вот теперь эта девочка расхаживала взад и вперед перед его письменным столом, оглашая воздух какими-то политическими лозунгами. Она требовала от него поддержать пролетариат и присоединиться к народному движению.

— Ты должен внести свой вклад в раскрепощение Китая, отец!

Интересно, подумалось ему, а известно ли ей, что именно его деньги способствовали падению маньчжурской династии? Неужели жертвами, которые он приносил, и опасностями, которым подвергался годами, он не заслужил ни капли ее благодарности?

— Отец, отдай свои газеты рабочим, которые их печатают!

Чарльз едва не рассмеялся, подумав о том, какая участь постигла бы тогда его газетную империю. Если бы он передал ее, например, в руки тому пьянице, который написал для него самую первую статью. Но, вспомнив о последнем свидании с этим беднягой, поежился.

— Используй власть, сосредоточенную в твоих руках, во благо народу и поторопись, прежде чем мы не заставили тебя сделать это.

«Ага, — подумал он, — вот оно. «Прежде чем мы тебя не заставили». И это слово — «власть». Единственное слово, которое звучит в ее устах органично».

Чарльз Сун улыбнулся. Уж кому как не ему знать, что такое быть бесправным и вытирать блевотину с полу в бостонской забегаловке. Его детям подобное чувство незнакомо. Точно так же, как и бурная радость, которую Чарльз испытал, когда в бар, распевая песни, ввалились одетые в оранжевое ирландцы, а он потом наблюдал за последовавшей дракой.

— Чему ты улыбаешься, отец? — спросила она.

И тогда он произнес фразу, которую дочь была не в состоянии понять:

— Я вспомнил о драке в Бостоне.

Бостон. Она понятия не имела, о чем он говорит, да ее это и не интересовало. Он был врагом. Врагом народа.

В ту ночь она нанесла врагу первый ощутимый удар. Дочь украла драгоценности матери, продала их, а деньги отдала человеку, которого мысленно называла Библиотекарем. Вскоре после этого она стала его любовницей.

Сейчас она подняла руки над головой и вытянула их к небу.

Ветер подхватил пригоршню песка пустыни Гоби и бросил в ее обнаженное тело.

А затем она оглянулась и увидела его. Он стоял и смотрел на нее.

Молодой конфуцианец.

Она повернулась и медленно пошла к нему.

* * *

В то же самое время в огромном складе, до отказа набитом всевозможными вещами и припасами, которые армия Гоминьдана реквизировала у частных лиц именем Республики, ее старшая сестра, мадам Чан Кайши, — Та, Которая Любит Деньги, — подняла взгляд от гроссбуха на генералиссимуса с тонкой осиной талией и спросила: