Авторизованный перевод с киргизского Л. ЛЕБЕДЕВОЙ

Художник И. УРМАНЧЕ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

Тысяча восемьсот шестьдесят пятый год…

Генерал Черняев стоял на холме, трава на котором давно уж высохла, выгорела под лучами жаркого азиатского солнца, и смотрел в подзорную трубу. Теперь он видел перед собою не только степь, но и темневшие вдалеке стены незнакомого Ташкента, зеленые селения с высокими минаретами, полосы камыша вдоль рек и — множество кокандских воинов, муравьями расползавшихся по равнине. Отряды конницы, длинные цепочки пехоты. Высоко поднималась пыль и снова оседала на землю, на редкий пожелтевший ковыль, на заросли верблюжьей колючки.

Сюда, на холм, доносилось конское ржанье и нестройный гул сотен человеческих голосов. Генерал не ожидал, что кокандцы окажутся столь предусмотрительными. Однако на его моложавом, холеном лице не было сейчас сомнения в победе. Генерал со вниманием всматривался в развернувшуюся перед ним картину, и под каштановыми усами играла у него на губах довольная улыбка. Разве он впервые видит этих воинов с кривыми мечами? У него полторы тысячи солдат, вооружен-ных скорострельными ружьями, у него артиллерия. О чем же беспокоиться? Генерал не видел пока ничего такого, что могло бы внушить опасение.

Главнокомандующий кокандцев — аскербаши — тоже наблюдал: забрав в руку поводья своего светло-серого коня, он смотрел, как рассыпается по степи, рыщет по холмам и увалам его воинство. Аскербаши был бледен. От бессонных ночей покраснели глаза, резче выделились морщины на иссушенном степными ветрами лице. Маленький сухощавый старик казался еще меньше в накинутом на плечи темном парчовом бурнусе без рукавов, свободными складками ниспадавшем на могучий круп серого аргамака. Но, как говорят, невелика птичка, да коготок востер. Так и человека делает иной раз грозным и внушительным не наружность, а положение. Невзрачный старик искоса поглядывал на окружавших его приближенных и телохранителей, но ни с кем не разговаривал, ни с кем не советовался и лишь негромко отдавал приказания о перемещениях воинских отрядов.

Оба войска теперь, после трехдневного выслеживания, рыскания, тайных переходов, совершаемых в пугающей тишине, подошли почти вплотную одно к другому. Конные части кокандцев вырвались вперед. Они быстро меняли построения; отдельные всадники то носились вскачь по степи, то вдруг останавливались, как бы прислушиваясь настороженно.

Передовые подразделения войска генерала Черняева уже завязали бой. Сыпалась неумолчная дробь барабанов, время от времени била артиллерия. Черняевцы в бурном натиске потеснили левое крыло кокандцев. Солдаты, издали похожие в своих белых рубахах на аистов, наступали с двух сторон; не подходя к неприятелю ближе, чем на расстояние ружейного выстрела, они упорно продвигались вперед.

Аскербаши задумался, горько сморщив лицо, редко моргая покрасневшими веками. Руку, в которой зажата была камча, он поднес ко лбу и надолго замер в этой позе. Приближенные толпились растерянно и безмолвно возле того, кого все они считали полностью ответственным за исход сражения. Каждый исподтишка бросал испытующий взгляд на аскербаши — как, что будет? Аскербаши устало вздохнул.

— Чырнай-паша не хочет рукопашной, не подпускает наших ближе, чем на выстрел из ружья… так ему легче уничтожать нас, верно?

Абдымомуи-бек, ближе других находившийся к главнокомандующему, склонился перед ним.

— Повелитель прав, таков и есть замысел неверного, — негромко сказал он.

Аскербаши не произнес в ответ ни слова — он продолжал думать, с беспокойством и тревогой глядя на то, как все ближе подкатывается лавина сражающихся. Наконец отдал короткий приказ:

— Окружение…

Аскербаши хотел завлечь неприятеля, пропустить его без особого сопротивления в самую гущу своих отрядов, лишить таким образом артиллерийской поддержки, а затем, ударив с флангов, окружить и заставить принять бой лицом к лицу. Тогда скорострельные ружья окажутся почти бесполезными для русских солдат и почти безвредными — для кокандских воинов. Генерал Черняев попадет в железное кольцо. Удастся ли это? Кровь ударила военачальнику в голову, сердце сжалось при мысли о том, что генерал, быть может, уже разгадал его замысел. Терпение, выдержка изменяли ему с каждым мгновением; аскербаши погнал коня на левый фланг…

Генерал Черняев опустил подзорную трубу. Еще некоторое время смотрел он невооруженным глазом на поле битвы, прикидывая расстояние, потом приказал, чтобы резервные казачьи сотни вступили в бой. Генерал действовал осмотрительно: если этим сотням придется отступить под давлением количественно их превосходящего врага, то отступят они под прикрытие своих пушек и при поддержке артиллерийского огня снова перейдут в наступление. Если же контратаки не последует, можно будет потеснить кокандцев еще и занять новые выгодные позиции. Генерал снова поднес подзорную трубу к глазу. Одетые в красное пехотинцы-сарбазы поспешно выкатывали на бугры медные пушчонки, так называемые «китайки». Ближе, там, где сосредоточились конники-сипаи, то и дело вспыхивали выстрелы фитильных ружей. Генерал не мог понять, куда палят кокандские стрелки. Пригляделся к растянувшейся в цепь роте своих стрелков — нет, там как будто бы нет потерь ни убитыми, ни ранеными. Но вот в поле зрения генерала попал холм в самом центре неприятельского расположения. На холме группа всадников… Вот они двинулись к своему левому флангу, предводительствуемые стариком на светло-сером коне. Черняев глядел на старика, приговаривая:

— Алымкул… знаменитый аскербаши… Да, да, он самый… Явился, значит, на переднюю линию…

Алымкул приказал отборным частям сипаев немного отступить. Сам он в сопровождении нескольких телохранителей остался на пути у ведущих наступление частей генерала Черняева. Пули взрывали землю совсем рядом. Светло-серый аргамак, тихо всхрапывая и насторожив уши, прислушивался к незнакомым звукам, беспокойно грыз удила и переступал ногами. Аскербаши горячил скакуна, подхлестывая его собранными в левую руку поводьями. Зажатая в правой руке сабля со свистом рассекала воздух; Алымкул несколько раз выкрикнул боевой клич, желая привлечь к себе внимание врага. Он приказал палить из пушек безостановочно — пусть Черняев думает, что аскербаши предлагает ему открытый бой. Нечего было надеяться, конечно, что «китайки» нанесут противнику сколько-нибудь серьезный урон, — они по сравнению с артиллерией русских все равно что игрушечные. Ядра далеко не долетали до цели и, падая, катились потом по пыльной земле, но сарбазы заряжали снова и снова и палили, как бешеные, из подпрыгивающих пушчонок. Аскербаши все еще гарцевал на холме. Вдруг конь одного из телохранителей громко заржал, резко взвился на дыбы и тут же упал замертво, придавив седока. Страх отразился на лицах у всех, кто окружал главнокомандующего, но сам он и бровью не повел и,