Он открывает глаза и видит над собой голубое небо. Тело ломит, словно против богатырей бился на кулачных боях. Никогда еще такой боли он не испытывал, да и не то что жизнь у детей Солнца такая, что с болью учишься справляться. Никогда бы не подумал, что сможет испытывать нечто подобное. Кажется, Среча, потешаясь, вручила его нить сестре.

Застонав, садится Радомир на мягкой земле, растекающейся от малейшего движения. Губы пересохли и слиплись, и он морщится, силясь открыть рот. Как ни пытается, а не может вспомнить, что произошло, словно воспоминания, покинув его, птицами взмыли в небо. Радомир прижимает ладонь ко лбу, но тут же отдергивает ее, смотря на руку, покрытую песчинками. Внутри него все холодеет, и поднимает Радомир голову, глядя перед собой.

Несреча, ухмыльнувшись, сильнее сжимает его нить в руках.

– Песья кровь…

Вдоль берега разбросаны обломки корабля луннорожденных, а подле ног лижет песок волна. Радомир оборачивается; позади костяным хребтом поднимаются скалы, а у горизонта светлое небо молоком льется в звездную ночь. Ведун держится за голову, с силой хватает светлые волосы и в ужасе смотрит на бескрайнюю лазурь, раскинувшуюся перед ним блестящим в солнечных лучах полотном.

Этого не может быть.

Но он все вспоминает; резко, словно вспышками искр, когда огнивом высекают пламя. Огромное морское чудовище, кольцами сжимающее корабль. Крики людей. Полный ужаса взгляд Весны, которую он бросает в руки луннорожденного.

Тонущую девушку, чьи белоснежные волосы развеваются в соленой воде подобно змеям.

Воспоминания впиваются в него раскаленными наконечниками стрел. Ему кажется, что на его плечи опустили настоящую гору. Должен держать Радомир на себе ее вес, иначе рухнет она, а следом за ней – и он сам. Опускает голову между своих согнутых колен, тихонько застонав, и впивается взглядом в золотистый песок, жадно хватая разгоряченный воздух ртом.

Ему некого винить, кроме себя. Если бы он доверился видению, которое было ему даровано, ничего бы не случилось. Его народ подготовился бы к нападению, и северные волки ни за что не одолели бы их. Вместо этого он сглупил, возгордился, и теперь народ Солнца погаснет в холодных лучах Луны. Кто повинен в этом, если не он?

Когда только стало ясно, что Дар отца перешел к сыну, в один голос стали твердить ему, сколь велика ответственность, возложенная на ведунов. Ему все казалось, что пугают его страшными сказками, что нет никаких северян, потому что до четырех своих лет ни разу не видел их он. В тот миг, когда их полосатые паруса появились на горизонте, Радомир потерял и отца, и мать. Он потерял все потому, что отец не доверился своему Дару.

И что же сделал Радомир двенадцать лет спустя? Он повторил ту же самую ошибку. Закрыл глаза, смотрел, но не видел, не желая признавать, что ничем не отличается от своего отца.

Того, что произошло, ему не изменить. Но ведь он может дать отпор тому, что наступает. Под силу ли ему это?

Радомир с трудом поднимается на ноги, и земля пляшет вокруг ритуальные танцы. Становится трудно дышать, дурнота подкатывает к горлу и, согнувшись, ведун избавляется от скудного содержимого своего желудка прямо на песок. Собственное тело словно бы старается навредить ему, сделать слабым и немощным. Обтерев рот рукавом порванной рубашки, снова вглядывается он в горизонт, да только не видит в нем помощи. Ничего не остается ему, кроме как идти вперед.

Вперед, но куда? У него нет ни единой мысли о том, что ему стоит сделать. Как добраться до тех, кто дорог? Сейчас они окружены льдами далеких земель, погруженных в вечную Ночь, и на своих ногах ему к ним не приблизиться.

Нужен корабль. Быть может, на берег выбросило хоть одно целое судно?

Кости разорванного на части корабля разбросаны по всему берегу. Ведун хромает – похоже, повредил ногу во время падения, – но упрямо продолжает идти. Босыми ногами по песку шагать – настоящее испытание. Тот обжигает ступни, согретый светом Ярило, достающим до этих берегов. Радомир пытается идти по кромке воды, но песок там вязкий, словно глина, идти становится только сложнее. Тошнота не проходит, боль в теле разрывает на части. Шум волн навевает мысли о том, как хорошо было бы сейчас окунуться по самые плечи в бочку, стоящую подле дома, да напиться из нее холодной ключевой воды. Во рту сухо, от жажды и жара кружится голова.

Когда он в последний раз был таким слабым?

Что стало с теми, с кем плыл он на корабле? Воспоминания возвращаются к нему рваными клочьями цельного полотна, и в них оглушающий крик Весны. Больше всех волнуется он о ней, не может места себе найти, проклиная за то, что оставил одну. Но мог бы он спасти ее, если бы поступил иначе? Другого выбора не было, в тот миг он выбрал меньшее из двух зол, отдав ее в руки варяга. Если бы он только знал, что с Весной все в порядке, мог увидеть хоть на мгновение и узнать, что с ней все хорошо, у него были бы силы для борьбы.

Эти мысли душат его чувством вины. Не может простить себе, что отворачивался от предчувствия, не позволял ему открыть себе глаза. Может, не будь он так горд и упрям, иначе все было бы? Кто знает, кто остался в живых из тех, кого должен был защищать?

Радомир должен все исправить. Он должен стать тем, кем ему было суждено.

Ведуном. Защитником.

Только есть ли ему еще кого защищать?

Путь долог. Радомир выбивается из сил. Он голоден и, кажется, умирает от жажды. Среди остатков кораблекрушения нет еды, словно бы боги, насмехаясь над ним, отдали воде все съестное, что украли викинги с их земель. Океанская вода соленая, ею не утолить жажду, а потому остается лишь терпеть.

Разум мутнеет, и от того сначала принимает он за мираж девичий силуэт, мелькнувший впереди. Радомир останавливается, сощурившись, и прикладывает ладонь к глазам, пытаясь различить, правда то или вымысел, которым одаривает его истерзанное жаждой и усталостью тело.

Она шатается при каждом шаге, словно готова упасть в любой момент. Длинные белые волосы покачиваются в такт, и солнечные блики пляшут на смятом металле, некогда бывшем частью ее брони. Босая, израненная, шагает она ему навстречу, и Радомир узнает ее.

Тонущую девушку. Воительницу, поваленную им на поле боя. Северянку, стоящую на берегу бурной студеной реки.

Ренэйст.

Ее имя отдает зимним холодом. Кажется, словно делает глоток холодной воды, смакуя его на языке.

После крушения ей досталось ничуть не меньше. Еле передвигает ногами, и, когда она останавливается, чтобы перевести дыхание, Радомир в полной мере понимает, что северянка не иллюзия. Затаившись, поспешно скрывается он за остатками корабля, прижимаясь спиной к нагретой жаром древесине, и закрывает глаза. Сердце бьется в груди загнанной птицей, а от волнения потеют руки. Он выглядывает в щель между разбухшими от воды досками и видит, как воительница садится на обломок, тяжело прислонившись спиной к обвалившейся мачте. Накрывает ладонью левую сторону ребер, запрокинув голову назад, – и замирает.