Сжимает ладонями ее локти, неосознанно опираясь; поврежденная нога не может выдержать вес его тела. Ренэйст придерживает его, пусть и старается делать это не столь явно. Уж не из тех ведун, кто принимает чужую помощь, признавая безболезненно свою слабость. Хмурится он, скалит зубы и, наконец, говорит:

– Хочешь объединиться? Заполучить мое доверие, сделав себе соратником? Откуда мне знать, что, едва мы ступим на землю Луны, ты не закуешь меня в кандалы или не бросишь умирать?

И все же он не так прост, как может показаться. Ведун хочет обезопасить себя, быть уверенным в том, что по окончании путешествия ему ничего не будет угрожать. Ему нужны доказательства. Вовсе не удивительно, ведь они все еще остаются врагами. Если бы не острая необходимость, то Волчица бы и сама не стала ему верить.

Не то чтобы сейчас она верит ему. Но у них нет другого выбора.

Ведун хочет знать, что она выполнит условия их соглашения. У Ренэйст есть только один способ убедить его в своих словах.

– Тогда побратайся со мной.

Изумленный, ведун ни слова не успевает сказать, даже осмыслить сказанное ей не может. Не верит, что северянка может быть серьезна в подобном желании. Кто по доброй воле повяжет себя кровью с врагом? Связь эта нерушима, не может воин причинить зло своему побратиму. Обряд свяжет им обоим руки, но в то же время обезопасит от предательства.

Решимость в холодных глазах кажется ведуну непоколебимой. Завораживающее зрелище, лишающее дара речи.

Поджав губы, недовольная его промедлением, конунгова дочь выхватывает из голенища сапога нож и одним движением вскрывает кожу на ладони острым лезвием. Алая кровь капает на золотистый песок, исчезая вместе с волной. Смотря в глаза ведуна, северянка твердо произносит:

– Я, Ренэйст из рода Волка, дочь Ганнара конунга, правителя Чертога Зимы, властителя земель моего народа, связываю себя с тобой узами побратимства. Клянусь беречь жизнь твою, как свою собственную, делить хлеб и кров, как делят с братом, и призываю богиню Вар в свидетельницы моего обета.

Слушая пылкую речь северянки, Радомир не может понять, чего в ней больше – храбрости или глупости.

Это не то, чего он ожидал, когда требовал предоставить ему доказательства. Мог ли он знать, что упрямая девчонка предложит ему побратимство? Еще ни с кем Радомир не связывал себя подобными узами.

Он смотрит на то, как кровь стекает с тонкого девичьего запястья. Видит голубоватые линии вен под бледной кожей и поднимает взгляд на лицо Ренэйст. Израненная и бледная, едва стоящая на ногах, девчонка едва ли не прожигает его взглядом, ожидая, чем он ответит. Радомир неожиданно ловит себя на мысли о том, что вряд ли она намного старше его самого. Возможно, они даже ровесники?

Разница между ними не так уж и велика.

Поджав губы, Ренэйст перехватывает нож за лезвие, вытягивая вперед рукоять, и смотрит на Радомира так, словно готова пригвоздить взглядом к скалам, что возвышаются над ними могущественными и пугающими древними стенами.

И ему страшно.

– Это моя клятва тебе, – говорит северянка, – никогда я не подниму оружие на своего брата, не предам и не оставлю на погибель. Будет ли этого достаточно, ведун, чтобы убедить тебя в честности моих слов и поступков?

Он может отказаться. Не принять ее клятву, высмеять и обвинить в легкомыслии. Мол, сколь глупа же ты, дочь ночи, что думаешь, словно бы враг с тобой побратается? Только вот гордость не позволит ему поступить так. Может, нет в нем воинской чести, но гордыни хватит на целый полк. Если уж девчонке, возомнившей себя воином, хватает смелости на подобный жест, то Радомир не намерен ей уступать.

Только сделать это оказывается не так просто.

Радомир вздыхает, отведя взгляд в сторону. Смотрит на океанские волны, что лижут песок под ногами, смывая кровь, что капает с чужого запястья, и думает о том, будет ли этого достаточно. Побратимство – шаг серьезный, он свяжет их судьбы не только на это путешествие, но и до конца их жизней. К чему бы это ни привело, им придется нести ответственность друг за друга. Даже если захочет, не сможет он ее оставить на произвол судьбы. Столько лет Радомир был один, что попросту не представляет, как о ком-то заботиться.

Но разве есть иной путь?

Рукоять ее ножа сделана из белой кости и удобно лежит в ладони. Солнцерожденный смотрит на кровь, поблескивающую на лезвии, и приставляет его к своей ладони, проводя с нажимом. Боль резкая и холодная, отрезвляющая на мгновение, а после резко погружающая в томный дурман. Ведун морщится, когда кожа раскрывается подобно цветочным лепесткам, и его собственная кровь смешивается на острие с кровью дочери Луны. Очарованный этим зрелищем, он не сразу вспоминает, что должен сказать, и, когда начинает, голос его дрожит:

– Я, Радомир, сын Святовита, связываю себя с тобой узами побратимства. Нити, коими Среча прядет мою судьбу, переплетаются отныне с твоими. Одна у нас доля, дочь Луны, одной дорогой нам идти.

В ответ на его речь Ренэйст удовлетворенно кивает. Радомир замечает тень облегчения, скользнувшую по ее лицу. Не верила, что он согласится? А будет ли удивлена, если скажет, что и сам удивлен? Взяв нож в другую руку, Радомир вытягивает ладонь вперед, ожидая завершения ритуала.

Девичьи пальцы сжимают его запястье, и Радомир чувствует, как она дрожит. Ренэйст старается быть храброй, но этот шаг дается отчаянно нелегко. Разве можно спокойно называть побратимом того, кого пытался убить? Там, на поле боя, они сцепились не на жизнь, а на смерть, и если бы ведун не признал ее, то чем бы все закончилось? До сих пор не понимает она, откуда может знать ее ведун, но сейчас не время для этих вопросов.

Она сможет задать их позже.

Радомир обхватывает ладонью ее тонкую руку так, чтобы раны их соприкасались. Кровь их смешивается, раны щиплет от соли, но все равно процесс этот кажется нереальным. Словно бы частью сна, ужасного кошмара, в котором они оба оказались.

Но, когда северянка поднимает на него взгляд голубых глаз, Радомир заставляет себя улыбнуться. Отныне он должен ее защищать.

Кровь, срывающаяся с их рук, капает на песок, мгновенно исчезая в океанской воде.

Ритуал окончен, им следует продолжить свой путь.

Из обломка мачты сооружают костыль, чтобы ведуну не пришлось опираться на больную ногу. Глядя на спину идущей впереди него девушки, которую собственные раны словно бы не тревожат, Радомир хмурится. Ее упрямство, столь схожее с его собственным, только злит его. Как смеет она не показывать боль? Злясь, ведун то и дело пытается ускорить шаг, идти с воительницей на равных, но рана, будь трижды она проклята, вынуждает его стремительно выдыхаться, возвращаясь к медленному темпу.