Полина Букина

Прощальный вечер

Рома

Тайга в конце июня встречала гостей особо горячо. Несмотря на то, что от двухчасовой поездки оставалось от силы двадцать пять минут Роману казалось что он едет вечность. Жаркую, липкую, потную вечность. Обклеенное плёнкой под дерево торпедо будто раскалилось, но мало-помалу потоки воздуха из открытых окон, что гуляли по всему салону немного спасали ситуацию. На переднем сиденье лежала зажигалка, полупустая пачка от сигарет, такой же бумажник, новенькая, ещё не успевшая повидать все прелести жизни молодого бандита Нокиа 3310, спелое налитое румянцем яблоко и бутылка с нагревшейся водой. Мучила жажда, но пить эту кипячённую дрянь не хотелось, поэтому Рома взялся за перекус добытый часом ранее в ходе поисков подходящего деревца для удовлетворения общелюдских потребностей.

Путь скрашивали песни Шуфутинского и сигаретным дымом витающее в воздухе предвкушение знатной молодёжной попойки, каких с сокурсниками было достаточно много, а вот с Бяшей за последние полтора года может всего три, и это с учётом того раза когда товарищи выпили палёную водку. После чего оба попрощались со зрением, но через 10 минут мольб бурята всё же познакомились заново. Последний уже описывал свою дальнейшую судьбу во всех красках. Как ходил бы с тросточкой, шариком обводя все ямы просёлочной дороги, как обзывали бы его жёны старых мужчин играющих в беседке в домино, пока он плёлся бы домой мимо лавочки сплетниц за пятьдесят после похода за сигаретами, они-то за словом в карман не полезут, тут целый список эпитетов: алкоголик, гопник, беспризорник, маргинал, малолетний уголовник, чукча, а ко всему прочему теперь ещё и слепарь. Успел представить как лишается всех удовольствий в жизни: от подглядываний за девчонками в раздевалке и резвого купания в речке, до просмотра передач про бандитов по пузатому телевизору. Суррогат выкинули, свои полчаса опьянения отработали, бухать резко перехотелось и пришло молчаливое согласие на мирный трезвый сон.

Рома вообще был не фанат ежевечерних посиделок с пивом, или пресловутых его новым друзьям спорам на время и играм в лесенку. Вот в “Волге” батиной покопаться это да, другое дело, на импровизированной из мешков, тряпок и песка груше потренироваться, на гитаре чего интересного разобрать да побрынчать. Посему в блоке 214 в комнатах соседей, что больше походили то ли на общественный парк, то ли на базар, то ли вовсе на барахолку парень появлялся больше в целях потехи над первокурсниками и наживы на пьяных молодых людях, которые очень удачно велись на разного рода сомнительные подстрекательства, будь то съесть песок за 200 рублей или подкатить к вахтёрше Зинаиде Гаврииловне за 400. Ставка как ни удивительно всегда играла в пользу Пятифана, и пригрев в кошельке лишние 600 рублей навара и 900 рублей зарплаты парень мог и телефон новый прикупить, и сигарет каких подороже. Мог. Но не стал, потому что телефон выиграл в карты у “зелёного” Гоши Захарова, который по сроку пребывания в новой обстановке еще не знал что Рома прослыл по общежитию с кличкой “Туз Червей”. И если с тузом всё понятно, то масть красноречивей всех слухов говорила о статусе Казанова. Самому Роме это в некоторой мере льстило: среди парней пользовался авторитетом, среди девушек вниманием. Но его Тане такая популярность была не по нраву, последние две недели брюнетка закатывала истерики чаще чем они трахались, хотя в своё время была и сама падка на обаяние, строгие серые глаза и всецелую привлекательность юноши. На что баба обиделась её спутник не гадал, плохо с ней вроде не поступал, он за свои поступки в ответе.

— А на утро взяли, да, прямо из кровати! Больше не увижу я Таньку в белом платье. Та — а–а — нечка, р — родная, жаль шо я посажен, знала ты студента, преступника со стажем! Ай! Та — анечка, родная, жа — аль шо я посажен, знала ты студента — й преступника со стажем! — живо подпевал Пятифанов и прихлопывал по рулю в такт музыке, заезжая в посёлок. Чувствуя что он наконец дома парень немного возбудился и расшевелился.

Припарковав “Валечку” рядом со старыми поржавевшими воротами у которых уже стояла мать в своём любимом домашнем халате в цветочек и застиранном некогда светло-розовом переднике, он поспешил достать из багажника увесистый пакет с различными продуктами и крепко обнять худощавую женщину, погладив по спине. Хорошо всё-таки, что друзья из Томска подсобили, может и не от чистого сердца и не по своей воле, с шестьюстами рублями.

После смерти отца симпатичная машина вместе с ролью добытчика и главы семьи перешла по наследству его сыну. Рома любил свою мать. Во время приступов ярости тирана и деспота всегда в два раза больше за неё получал. С возрастом стал ей цветы да лекарства дарить. Сам-то он не подарок, столько нервов и слёз ушло на его разбои, драки и многочисленные приводы в милицию у Светланы Борисовны. По ней и видно, женщина выглядела измотанной: синяки под немного впавшими ласковыми глазами, не по годам седеющие и выпадающие короткие волосы, что она уже три года привычно заматывала косынкой, руки, точно берёзовые ветви. Кожа, да кости.

Рома и Василь Константиновича любил, и тот тоже любил сына. По-своему… Мужчина подарил ему неплохое детство. Без игрушек, но с поездками на рыбалку. Пока мальчика грызли всевозможные мошки и прочие нéчисти, папа рассказывал ему разные истории из своего юношества, учил крутить леску со скоростью света — ну Роману так казалось в любом случае, объяснял как понять кто на удочку попался, не доставая из воды. Эти вылазки дали Пятифану много ценных знаний помимо мастерства рыбаческого дела, которые оставались с ним и после того как отец изменился, и после того как умер. И остаются до сих пор.

— Колбасу тебе привёз. — Улыбнулся такой улыбкой, какую ни одной девице не предстояло увидеть. Без своих знаменитых клыков, без хищного оскала.

— Рома!.. — Вскинула руки и хотела было возмутиться женщина, но Роман перебил.

— Тихо. И сыра. Пойдём, угостишь чаем с бутербродами.

* * *

— Сынок, давай рубашку тебе поглажу, такой вечер ведь. — Проговорила женщина в дверь ванной, гладя рукой белые ткани.

— Ма, я не баба чтобы наряжатся, и рубашка твоя мне мала. Лучше костюм достань.

— Парадный?

— Ага, — усмехнулся, — Чёрный низ, белый верх, бля. Адидас, мама! И постирай в чём приехал. У меня на кровати. —