дети и старики! Хотя на самом деле он был бы не против. Этот её пошлый дерзкий вид… вызывал некоторые вибрации где-то в позвоночнике, которые по мере поднятия взгляда, скользящего по выпускной ленте к подтянутой корсетом груди, поднимались к шее, и заставляли лёгкую цепочку тяжелеть, дыхание спираться, а взгляд переводить на прочие ленты. Он сдерживал своё воображение, которое старательно сопротивлялось и продолжало попытки съесть Катьку как последний кусок торта… нет, как последнюю вишенку на последнем куске торта. Она была словно свежая горячая пышка, только отóбранная у шкета в столовой на большой перемене. Или же, как нерабочие ткацкие машинки в кабинете труда, в которые так и хочется тыкнуть пальцем. Как железные прутья советских качель на морозе, которые так и хочется лизнуть, зная наперёд, что останешься без кончика языка. Она была похожа на этого большого белого попугая с высокомерной рожей. Какаду с расправленной гривой среди волнистых попугайчиков. Она была великолепна в своём вызывающем безобразии. Притягательна в своей напускной отрешённости. Рука сжала собственную ляжку. Хотелось сжать Её, как плюшевую игрушку.

В актовой зале на юношу вылилось всё и сразу: там был и литр сидра, и шестьдесят кило Смирновой, а приправлен этот чудный коктейль многочисленными сожалениями о не надетых боксёрах в угоду лучшей вентиляции в этот жаркий июльский вечер. Но теперь, на курилке, потягивая второй литр грушёвого напитка, всё ещё переваривая увиденное и наблюдаемое, он менял своё мнение в обратную сторону, придерживая переодически приподнимающийся член через карман. Когда парень отбирал у неё фотик, он практически соприкоснулся им с её налитой грудью, и больше всего ему не понравилось то, что ему это очень понравилось. С того момента выдуманная обнажённая Катя Смирнова, которая ласкала его сисьсками, не покидала мыслей. А ещё её стушёванное, возмущённое лицо. Она как-будто специально скорчила недовольную гримассу, скрывая за ней вполне себе довольную. Словно игривая кошка царапала, чтобы он поцарапал в ответ. И он хотел. Хотел ответить, хотел исцарапать, истерзать, хотел оказаться ещё ближе. И в то же время она ему абсолютно не симпатизировала. Вся такая подлая лгунья, наглая сплетница, лезет постоянно не в свои дела, и ещё советы с высока раздаёт. Указывает что кому делать, как себя вести, думает она пуп земли, считает себя королевой. Меряет всех взглядом, даёт непрошеные оценки статусу. Задирает нос и задирает других. Ему не нравились эгоистичные и циничные девушки, не знающие берегов. Не нравились выглядящие вычурно. Не нравились поддатые, смущённые и краснеющие. Не нравились плотного телосложения, светловолосые, зеленоглазые, с именем, начинающимся на “К”, и кончающимися на “атя”. Определённо не нравились.

Короче говоря, он продолжал уверено пиздеть.

Если зрители этого спектакля доселе старались наблюдать за ним исподтишка, сейчас они уже открыто ожидали продолжения. Каждый присутствующий на курилке чувтвовал химию этих двоих, чувствовал искры, которые пускала их энергия, сражаясь одна с другой. Их перепалка более напоминала прелюдию к сексу, чем обыденную ссору. Каждый, кроме главных героев, видел, или скорее, ощущал, как один хочет разбить, раздеть, распять другого глазами. Публика желала хлеба и зрелищ, и они не заставили себя долго ждать. Со скростью пантеры нападающей на жертву, и грациозностью горной лани, девушка с цветами в волосах оказалась рядом с парнем в Адидасе. После слов «Да что ты себе, сука, позволяешь?!» последовал хлёсткий, звонкий удар нежной ладони о грубую скулу.

Второй раз за этот день Роман опешил. Мало того, что истеричная баба позволила себе распускать руки, так ещё и сделала это на людях, при её пустоголовых подружках, и при его родном кенте. Это был карт-бланш.

— Хули глаза растопырили? — он выдохнул густой клуб дыма. — Шевелитесь отсюда! ВСЕ, нахуй!

Никто не двинулся. Все ждали развязки этюда. Вот-вот падут декоративные стены сзади, с нарисованными деревьями и ёлками, раздвинется занавес, маскированный под курящих малолеток, гадкое свечение фонаря сменится круглым ослепляющим лучом прожектора, указывающего на стену с плетьми и ремнями, а пред нею просторное красное ложе в лепестках роз, где и разольётся штормующим океаном страсть, которая всё плескалась, выпрыгивая за края, в сердцах юных людей.

— Я не по-русски говорю что-ли? — тихо вопрошал Пятифан, — ЖИВО СЪЕБАЛИСЬ. — напугал он резкой сменой тона.

И действительно, все стали постепенно заходить за тонкий железный пласт коричневого цвета, именуемый дверью. Им казалось что сейчас актёры начнут кулачный бой переходящий в немецкое порево. Они вдруг почувствовали себя лишними. Казалось, теперь, раздев друг друга, эти двое принялись раздевать смотрящих. Постепенно улетучиваясь, одни бросали сочувствующие взгляды то девушке, то парню, а другие давили хитрые смешки.

Ноздри Кати всё ещё активно надувались, а по краснеющей скуле Ромы ходили желваки. Они стояли в напряжении ожидая следующего выпада врага. На плечо последнего легла смуглая ладонь. Он встретился взглядом с узкими глазами друга, которые говорили что-то настолько абсурдное, что агрессивное выражение лица разгладилось бровями ползущими вверх.

— Да я бы никогда…! — теперь брови вместе с недосказанными словами Ромки отрицали всё что прочитали по Буряту. Тот лишь понимающе покачал головой, и разворачиваясь махнул служанкам принцессы, мол, оставьте.

На улице осталось только двое. В стразах, и с тремя полосками.

— Что тебе знать-то о варенье, сучёныш? — маска безразличного презрения вернулась к оскорблённой. Её встретил такого же характера ухмылка.

— Побольше твоего. — настолько спокойно и уверенно прозвучало, что в груди защемило от обиды и зависти — он говорил правду. — Ты не знаешь, но есть свои плюсы проёбывания математики.

— И много плюсов в том, чтобы множить по таблице на тетрадке?

— Я бы их тебе все перечислил, но боюсь, сольёшься с цветом своей блядской помады. — продолжал топить даму бритый мальчуган, выглядя так, будто и не говорит с ней вовсе, а думает о чём-то своём.

— Мамке своей перечисляй, чмошник. — она забрала сигарету прямо из его губ, затянулась, и, выдохнув ему в лицо, направилась обратно в зал на свою лавку.

— На то что баба не посмотрю, за свои выкидоны, и за мать, отхватить можешь. — Рома грубо схватил её за запястье, возвращая на место.

— Ты посмотри, какой честивый! — всплеснула она свободной рукой, — Отпусти! Благородный принц на белом коне! — активно топталась девушка на месте, создавая иллюзию, что старается освободится, — А знает твоя мама как т..! — шпилька замысловатой обуви угодила точно в неприметную ямку, щиколотка набекренилась, Смирнова пошатнулась, но её удержала крепкая рука, — Блять! Твою мать!..Мне теперь дома такой пизды вломят…Пятифанов! Всё из-за тебя, гандон! Да пусти ты меня! — она резко выдернула локоть.

Он помолчал с минуту, и предложил:

— Да чё ты