Я принял предложение, отвергнутое четырьмя другими писателями, но в то время я просто-напросто голодал и нуждался в деньгах.

Год назад я предполагал, что какое-то время мне придется вести полуголодное существование в мансарде, однако теперешняя моя жизнь в насквозь промерзшем доме тетки моего друга, да еще в снежном, январе, была настолько близка к собачьей, что, не имея хорошего питания и достаточно тепла, я был готов принять любое рискованное решение.

Безусловно, я сам был тому виной. Мне было проще найти какую-нибудь работу, связанную с физическим трудом. Конечно, не стоило сидеть и дрожать от холода в лыжном костюме, покусывая конец карандаша, уставившись в блокнот в полной неуверенности в себе, в своих способностях и в том нимбе славы, который когда-либо мог бы окружать мою голову.

Как бы то ни было, мое настоящее неважное состояние вовсе не являлось следствием жалости к себе как к неудачнику; скорее, меня несколько знобило от неуверенности в том, что мой недавно изданный первый роман будет тепло встречен читателями. К тому же я испытывал тревогу по поводу своих финансов. Уже полученный аванс за книгу я должен был распределить следующим образом: рассчитаться с долгами, оставить определенную сумму на существование и заплатить за жилье за полгода вперед.

Хорошо, думал я, всех полученных денег мне хватит на пару лет, но, если за это время у меня не будет новых публикаций, придется признать, что мои писательские потуги были чистой воды фантазией, и вернуться на круги своя.

Можно было, конечно, в отчаянии гнать мысль о неоплаченных счетах, однако ведь я пытался писать и перед работой и после нее — в поездах и в выходные дни, — но все это было не то. Я надеялся на то, что никем не нарушаемое одиночество так или иначе поставит все на свои места. И даже близящаяся гипотермия не могла притупить ощущение счастья от того, что я решился сделать первый шаг по весьма каменистому пути.

Я отдался на волю судьбы, зная достаточно о выживании в экстремальных условиях, и мысль о грядущих невзгодах не пугала меня. Однако я просто не предполагал, что, только сидя и размышляя, человеку очень легко замерзнуть. Мне и в голову не приходило, что активно действующий мозг отнимает тепло у ног и рук. Мой жизненный опыт напоминал, что в прошлом, испытывая холод, я спасался от него движениями.

Письмо от Ронни Керзона пришло в то особенно холодное утро, когда морозные узоры, подобно роскошным занавесям, разукрасили окно моего теперешнего обиталища. А окно, с открывающимся из него видом на Темзу в районе Чизвика, на грязь, принесенную приливом, на парящих в воздухе чаек — это окно, источник моего наслаждения, — как я полагал, открывало мне доступ в мир слов. Я привык сидеть возле него и писать, поглядывая на торчащие у горизонта верхушки деревьев Кью Тардена. Я и одного предложения не мог написать, если сидел, уставившись в пустую стену.

«Дорогой Джон! — говорилось в письме. — Может, заглянешь ко мне в контору? Есть необходимость обсудить вопрос об издании твоей книги в Америке, тебя это заинтересует.

Всегда твой Ронни.

P. S. Почему бы тебе не поставить телефон, как у всех?»

Получить право на издание книги в Америке! Просто не верится!

День волшебным образом вдруг потеплел. Такое случается в основном с преуспевающими авторами, а не с теми, кто вынужден приноравливаться к непривычному пейзажу, бороться с вечными сомнениями и неуверенностью; не с теми, кому необходимо постоянно твердить, что твоя книга в полном порядке, что все нормально и не надо сходить с ума.

— Не сходи с ума, — сердечно сказал мне Ронни, пригласив к себе после прочтения рукописи, которую я без всякого предупреждения выложил ему на стол двумя неделями раньше. — Не трясись; уверен, мы найдем издателя. Предоставь это мне. Позволь мне самому судить, что из этого выйдет.

Ронни Керзон, с его хорошо подвешенным языком, действительно нашел мне издателя, Причем престижного настолько, что я о нем и помышлять не мог.

— У них полно заказов, — снизошел Ронни до объяснения, — но они готовы рискнуть издать и новичка, хотя сейчас это гораздо труднее, чем прежде. — Он вздохнул. — Черту под издательским планом они уже подвели; вопрос в том, как бы тебя подсунуть под нее. Тем не менее, — он послал мне многозначительный взгляд, — тебя пригласили на обед, чтобы познакомиться. Не подкачай и надейся на лучшее!

Я уже привык к неожиданным переходам Ронни от пессимизма к оптимизму. С той же самой интонацией он уведомил меня о том, что если удача будет на моей стороне, то я смогу реализовать пару тысяч своих книжек. Одновременно он не преминул сообщить о некоей писательнице, исчисляющей свои тиражи миллионами.

— Все возможно! — подбодрил он меня.

— В том числе и удариться мордой об стол?

— Не сходи с ума!

В тот день, когда я получил это письмо, я вышел, как обычно, из дома тетки моего друга, направляясь пешком в контору Ронни, которая была милях в четырех, на Кенсингтон Хай-стрит. Поскольку я уже кое-чему научился к тому времени, то не бежал бегом, а, выйдя утречком, шел не спеша, с тем чтобы подойти к полудню. В свое время я обнаружил, что примерно в час дня Ронни имел обыкновение предлагать своим визитерам вино и посылать рассыльного за бутербродами. Я не очень-то рассказывал ему о своих стесненных обстоятельствах, поэтому щедрость его была бы ничуть не наигранной.

Я тешил себя подобными иллюзиями до тех пор, пока не уткнулся в закрытую дверь его кабинета. Обычно она была распахнута настежь.

— Он занят с другим клиентом, — сказала мне Дэйси.

Она лучезарно улыбнулась — для секретарши это было подвигом. Зубы на ее черненьком личике ослепительно блеснули. Не прическа, а нечто феерическое. Изысканный оксфордский акцент. Учит итальянский в вечерней школе.

— Я сообщу ему, что вы пришли, — сказала она, поднимая телефонную трубку и связываясь с боссом. — Он просит вас подождать.

Я кивнул и приготовился терпеливо ждать, усевшись в одно из двух почти удобных кресел, поставленных, похоже, просто так, на всякий случай.

Контора Ронни представляла собой довольно значительное помещение: большая приемная, часть которой была занята столами Дэйси и ее сестры Алисы — они обе следили за различными счетами; в другой части находились стеллажи с папками и огромный стол, заваленный образцами издаваемой литературы. В коридоре были видны двери трех кабинетов, два из которых принадлежали коллегам Ронни, а в конце его располагалась комнатка без окон, нечто вроде библиотеки, где на полках от пола до потолка стояли книги, увидевшие свет благодаря усилиям самого Ронни и его отца.

Я сидел и рассматривал стеллажи, на которых покоились одетые в пыль творения, еще только ожидающие своего рождения. Мне стало вдруг интересно, как в данный момент мог бы выглядеть мой опус. Похоже, что авторы-новички не пользовались большим почетом у оформителей.