— Дэйси? — позвал он. — Позвони в магазин и вели прислать бутербродов, договорились? Обычный набор. Приглашаются все. Пересчитай по головам. Нас здесь трое.

Не говоря больше ни слова, он втянул голову в комнату. Тремьен по-прежнему кипел от злости, я же попивал свое вино.

В офисе у Ронни было жарко. Это также добавляло мне настроения. Я снял куртку своего лыжного костюма, перебросил ее через спинку кресла, оставшись в кроваво-красном свитере, и вновь с удовольствием уселся. Ронни, как обычно, поморщился от чрезмерной яркости моего туалета. Что касается меня, то я всегда чувствовал себя теплее в красном и никогда не пренебрегал психологией цвета. Я даже был уверен, что те из моих коллег по бюро путешествий, которые одевались в хаки, явно чувствовали себя в душе полководцами.

Тремьен продолжал сидеть с отсутствующим видом, однако явно чувствовалось, что он не забыл о своем предложении.

— Я пригласил их к себе, — пожаловался он. — Честнее нельзя было поступить. И все они соглашались с тем, что работа окупится, но их не устраивали мои условия. Самонадеянные ублюдки!

Он угрюмо выпил и скорчил гримасу, видимо, букет вина ему не понравился.

— Одно мое имя — гарантия того, что книгу раскупят, говорил я им, а они имели наглость не согласиться. Ронни говорит, что рынок сбыта слишком мал. — Тремьен пристально посмотрел на моего агента. — Ронни говорит, что не сможет оформить заказ на книгу в издательстве без того, чтобы на ней не стояло имя писателя высшего класса, что весьма проблематично. Кроме того, он говорит, что ни один писатель такого класса не согласится заключить договор без гарантии комиссионных. Какой же выход из этой ситуации у меня?

Видимо, он ожидал услышать ответ, поэтому я отрицательно покачал головой.

— А выход у меня в авторской публикации, или, как они ее величают, «публикации ради собственного тщеславия» Тщеславия! Это же, черт возьми, оскорбление! Ронни говорит, что существуют компании, готовые напечатать и переплести любую предложенную им книгу, но в этом случае уже ты должен платить им. Кроме того, я должен еще заплатить тому, кто будет писать книгу. Затем я же должен буду сам распродать весь тираж, поскольку сам буду являться издателем. Ронни уверяет, что в этом случае распродажа не покроет расходов, не говоря уже о доходе. Он говорит, что именно поэтому ни один: профессиональный издатель и не возьмет книгу — слишком мало покупателей. Вот я и спрашиваю: почему? Почему, а?

Я вновь покачал головой. Казалось, он думает, что его имя на устах у всех, и я тоже слышал его. Я же был уверен, что никогда не слышал об этом человеке.

Частично он просветил меня.

— В конце концов, — сообщил он, — я подготовил уйму призеров — в Гранд нэшнл,[1]в двух чемпионатах по скачкам с барьерами, в «Золотом кубке». Полвека я отдал скачкам. И каждый эпизод жизни — это тема для рассказа. Детство… отрочество… успех… Моя жизнь была интересной, черт возьми.

Он с трудом находил слова, а я подумал, что жизнь любого человека всегда интересна для него самого — сколько трагедий, сколько событий. Каждому есть что рассказать: все несчастье в том, что мало кому будет интересно об этом читать, и еще меньше тех, кто заплатит за подобное удовольствие.

Ронни, стараясь умиротворить своего гостя, вновь наполнил бокалы и сделал печальный обзор положения на книжном рынке, который переживал очередной период спада в связи с постоянно растущими процентными ставками и их неблагоприятным влиянием на платежи по ссудам.

— Именно залогодержатели обычно покупают книги, — продолжал он. — Не спрашивайте меня почему. Каждая закладная — это пять человек, получающих доходы от сданной под залог недвижимости, а когда процентные ставки высоки, их доходы растут. Но, как ни странно, имея больше денег, они покупают меньше книг.

Тремьен и я никак не отреагировали на этот социологический пассаж. Затем Ронни, не пытаясь поднять наше настроение, сообщил, что для издателя в современном мире оборот — это всегда хорошо, а убытки — плохо и что день ото дня становится все труднее заключать договоры на издание книг, в рыночном успехе которых нет уверенности.

Я почувствовал себя как никогда благодарным Ронни за то, что он все-таки взял одну конкретную «проблематичную» книгу. А также мне вспомнились слова одной дамы, представляющей издателя, сказанные во время обеда по случаю знакомства:

— Ронни способен уговорить самого дьявола. Он считает, что нам необходимо отлавливать молодых авторов вроде вас, которым тридцать с небольшим, иначе через десять лет у нас не будет значительных имен в литературе. Однако никому не известно, что из вас выйдет через десять лет. Ронни говорит, что, прежде чем судить о вкусе лососины, ее следует хорошенько распробовать. Поэтому мы не обещаем вам золотых гор, но… возможности, да.

Возможности — это было все, о чем я мог мечтать.

Наконец в дверях появилась Дэйси и сообщила, что заказ принесли; мы все вместе прошли в большую комнату, где центральный стол был уже освобожден от книг и уставлен тарелками, на нем лежали приборы, салфетки, в центре помещались два больших блюда с аппетитно выглядящими бутербродами, украшенными листочками кресс-салата.

Сотрудники Ронни повыскакивали из своих кабинетов, чтобы присоединиться к нам. В общей сложности нас оказалось семеро, включая Дэйси и ее сестру. Я сразу же подналег на еду, однако меня не покидала надежда, что делаю я это не очень заметно. Говядина, ветчина, грудинка, сыр — когда-то эти считавшиеся обычными блюда нынче стали деликатесом. Бесплатный завтрак и обед.

Хорошо бы Ронни присылал свои письма с деловыми приглашениями как можно чаще.

Тремьен, блистая красноречием, вновь убеждал меня в недальновидности писателей, специализирующихся на конноспортивной теме; держа бокал в одной руке, а бутерброд в другой, он кипел от негодования, в то время как я с набитым ртом кивал в знак согласия, делая вид, что внимательно его слушаю.

Тремьен с большой убедительностью продемонстрировал мощный заряд уверенности в себе, однако было в его настойчивости что-то, странным образом опровергающее ее. Складывалось впечатление, что необходимость написания книги вызвана желанием доказать, что он не зря прожил жизнь, как будто фотографий и других документов ему недостаточно.

— Сколько вам лет? — неожиданно спросил он, прервав себя на полуслове.

— Тридцать два, — промычал я, прожевывая очередной кусок.

— Вы выглядите моложе.

Я даже не смог сообразить, что более подходит для ответа: «благодарю» или «извините», поэтому слегка улыбнулся и продолжил трапезу.

— Вы сможете написать биографическую книгу? — вновь неожиданно спросил он.

— Не знаю, никогда не пробовал.

— Я бы сделал это сам, — негодующе заметил он, — но у меня нет времени.