Энрике Мор

История Алексиса Болдвина

Часть 1

Исповедь выжившего самоубийцы

1-ое августа.

Жизнь. Что это? Отрезок времени, черточка на памятнике, показывающая дату рождения и дату смерти. Что ты делал всё это время? Как его прожил? Спал, ел, любил — всё. Всё? Ты даже не захотел понять, сколько прекрасных моментов она тебе подарила. Не понял? Я так и знал, что ты не понял. А ещё человек всегда забывает всё хорошее, что преподносит ему жизнь. Зато помнит все неудачи, горести, заботы, печали, которые доводят до пика, до вершины самокопания. А к чему это может привести — он никогда не задумывается, да и задумается. Хотя стоило бы. Я, подобно всем людям, тоже халатно отнесся к себе, да ладно к себе — к близким мне людям, которым мне не хотелось принести столько страданий, но получилось с точностью да наоборот. В том смысле, что не было у меня близких кроме… Но я думаю, что не стоит торопить события, а рассказать всё по порядку. Конечно, это будет лично моя точка зрения, которая в принципе основана на эмоциях, ибо здравый смысл во всём этом отсутствовал.

3-ье августа.

Вчера не писал, не стал продолжать. Впал в какую-то апатию и сплин. Ничего не хотелось делать. Вспомнил первый день, день, с которого начались все мои будущие злосчастья. Не зря же говорят, что беда одна не приходит. И я убедился на личном опыте. Но самое ужасное — вспоминать. Вспоминать по истечению такого долгого времени, когда боль отзывается в сердце ещё больнее, ещё острее и глубже, но я понимаю, что надо обо всем написать пока есть время. Может в будущем это послужит кому-то уроком, кто прочитает ниже написанное. Но я заранее прошу прощения у вас, у читателей, ибо мне кажется, что вы слишком строго меня осудите.

Утро. Обычное утро воскресного летнего дня. Солнце только-только пробивалось сквозь плотные облака и с каждой минутой побеждало его. Как сейчас помню то чувство, которое подсказывало мне, что сегодня что-то должно было произойти. Почему я так решил? Не знаю, предчуствие, наверное.

Выглянув в окно я увидел, как на молодой, только начавшей цвести ветки белой сирени, сидит большой черный ворон, который смотрит мне прямо в глаза. На секунду мне показалось, что он хочет что-то мне сказать, но я не успел ничего понять, а ворон резко взлетел и улетел. Улетел на запад, в сторону Мефистофеля. А я разбил чашку свежее приготовленного кофе. Точно, должно что-то случиться, хотя посуда ведь бьётся к счастью.

Ворон — плохой знак, а результат не заставил долго себя ждать. Раздался оглушительный звонок домашнего телефона, который нарушил тихое молчание, находившееся в ожидании. Он так ревел, что можно было понять — вещь очень важная. «Джо умер»— раздался в трубке нежный женский голос, и в этот момент мир ушел из под ног. От неожиданности я бросил трубку, сел на диван и заплакал. Впервые в жизни. Мне было не подвластно это чувство в тот момент, но я нисколько не жалею тех слёз, потому что они были искренние. Нужно стесняться тех слёз, которые выпущены через силу.

Через пятнадцать минут я уже ехал по трассе на машине. Не помню, сколько было на спидометре, но когда раздался стук, и лобовое стекло разбилось, я понял, что кого-то сбил. Я остановился и вышел. Ужас, который охватил меня в тот миг был не сравним с чувством жалости к Джо. Для меня он был превыше всего.

Я отошел от машины и увидел ещё живую молодую девушку. Все ноги были переломлены. Она кричала. Нет, она не кричала, она умоляла, она просила помочь ей. Но что я мог сделать? Отвести её в больницу. Но где-то там лежит мертвый Джо. Мертвый. Ему не помочь. А ей? Помочь? Но тогда я решил, что мне следует от нее избавится. Избавиться? От живой? Да.

Ох, как же тяжело мне всё это вспоминать. Это такой тяжкий груз, груз на всю жизнь, который будет волочится за тобой все время, каждую минуту, и это, как волдырь, будет болеть, болеть, а потом лопнет — и всё, конец.

Я взял лопату и пошел копать. А что копать? Могилу? Нет. Так, временное пристанище. Когда девушка увидела лопату, она так завопила, что мне пришлось вставить ей в рот кляп. Но все равно жалобные стоны доносились до моего сознания и капали, капали мне на мозг, но яма была уже выкопана. Я подошел к девушке и впервые обратил внимание на её внешность. Её образ так чётко врезался в мою память, что помню как сейчас. Рыжие, уже окровавленные волосы, нежно лежавшие на прямых правильных плечах, глаза — а это отдельный вид искусства — выражали такую доброту и наивность, что мне хотелось все бросить и спасти её, лишь бы она выжила, но это чувство пропало через несколько минут, и голос — до того детский, такой сказочный, заставляющий делать всё, что она хочет. Но пути назад нет. Я взял ее тело, пока живое, и отнес в свежевыкопанную яму. Она даже не сопротивлялась. Смирилась, наверное. Так я подумал сначала. Я наломал веток и укрыл ее. Всё — дело сделано.

Это, несмотря на долгое описание, всё произошло очень быстро, минут двадцать, не больше. Но что мне было делать с машиной? Я возвратился в свой коттедж, оставил разбитую машину и взял другую.

Когда поехал обратно к Эдуарду на месте моей аварии никого не оказалось. Значит, никто не видел. Но стоило пойти мне туда, где я оставил девушку, моё сердце ёкнуло — её там не было. Теперь я переживал больше за себя.

Вот она исчезла, но мысль о том, что девушка вернется и придет за мной, не давала покоя. Ладно, забудется. Но нет, не тот случай, чтобы вот так просто стереть это из памяти, это как клеймо, которое останется на всю жизнь и предает тебя своеобразной анафеме, которая отрекает тебя от общества, где ты навсегда останешься ужасным человеком, который сбил девушку, но никто не вспомнит, как много ты сделал для улучшения и совершенствования мира. Нет, человеческая натура так устроена, что мы любим, нет мы обажаем видеть самое плохое в людях, не обращая внимания на то, что все мы неидеальные.

Как доехал