Кит А. Пирсон

Неравная игра

~~~

1

В полиэстеровой юбке мерзнут ноги, к тому же она жмет в талии. Надо было прислушаться к интуиции, послать подальше весь этот похоронный этикет и надеть темно-синий брючный костюм.

Службу завершает бравурная интерпретация популярного гимна «О, благодать», и под завывания органа по проходу переполненной сельской церквушки торжественно выносят гроб.

В этом ящике из отполированного орехового дерева покоится мой старинный друг и коллега Эрик Бертлз. Строго говоря, уже не сам Эрик, а разлагающаяся масса плоти и костей. Душа его, по заверениям священника, в данный момент направляется в некую чудесную страну за облаками. Мне очень хотелось бы надеяться, что он прав, вот только, скорее всего, дела обстоят несколько по-иному.

Прощающиеся один за другим перебираются в проход, и ряды скамеек впереди потихоньку пустеют. Кое-кого я узнаю, хотя большую часть собравшихся вижу впервые.

Когда гроб доносят до моего ряда, опускаю глаза в пол и принимаюсь считать про себя до шестидесяти. По прошествии минуты решаюсь поднять взгляд. Весьма удачно: мимо меня как раз плетутся замыкающие унылого «паровозика», локомотив которого в виде гроба уже достиг паперти. Церковь погружается в тишину.

Я не жалую ни людей, ни религию. Как следствие, похороны у меня восторга тоже не вызывают, и мучения мои пока еще не завершились.

Медленно встаю и бреду за остальными.

Небо затянуто мрачной серой пеленой, что для сегодняшнего дня весьма уместно, пускай для ноября картина и совершенно обычная. Прощающиеся уже окружают плотным кольцом свежевырытую могилу, что меня вполне устраивает. Постою себе с краешка и смоюсь в ту же секунду, как этот фарс закончится.

Подбираюсь поближе, чтобы поглазеть на последний приют Эрика и понаблюдать, как гроб опускают в яму. Священник комментирует действо стихом, по-видимому, из Послания к Коринфянам:

— «Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся».

Желания внимать его неискренним речам у меня нет совершенно, и я предаюсь воспоминаниям об Эрике и поре куда счастливее нынешней.

В 1993 году я закончила Манчестерский университет с дипломом первой степени по англистике и, полная решимости построить карьеру журналистки, устроилась в газетенку в сонном захолустье. Спустя шесть невыносимо долгих лет до моего сознания дошло, что за репортажи о сельских торжествах и благотворительных мероприятиях Пулитцеровскую премию я ни в жизнь не получу. Что ж, мне удалось устроиться в центральную газету, однако положение мое в иерархии издания поначалу было столь низким, что, случись мне установить подлинную личность Джека-Потрошителя, моего подвига никто бы всерьез не воспринял.

А потом в газете появился Эрик и взял меня под свое крыло.

Старше меня на тридцать один год, он уже был маститой акулой пера и обладал кучей всяческих наград. И я очень многим ему обязана. Эрик воспринимал журналистику как археологию, что подразумевало медленное и методичное раскапывание истины. Семь лет мы были с ним сообщниками, однако газета закрылась, и пути наши разошлись. Эрик вышел на пенсию, a я зацепилась за лучшую работу, что удалось найти. Не ахти какую, но на жизнь хватает.

— …и предаем его тело земле.

Я возвращаюсь в реальность. Священник склоняется, берет пригоршню земли и со словами из Екклесиаста бросает ее в зев могилы:

— «Все произошло из праха, и все возвратится в прах».

Начиная с вдовы Эрика, прощающиеся по очереди бросают землю в яму. Дурацкий обычай, если вдуматься.

На этом, без всякого торжественного финала, похороны завершаются. Все медленно расходятся, наверняка уже только и помышляя, что о поминках да заливании скорби алкоголем. Самое время линять.

Увы, не успеваю я сделать и десяти шагов по мокрой траве, как раздается чей-то возглас:

— Боже мой, глазам своим не верю! Да это же Эмма Хоган!

Голос я узнаю, однако предпочла бы пропустить оклик мимо ушей. К сожалению, я нахожусь слишком близко от говорившего, и симулировать глухоту не получится. Оборачиваюсь и изображаю улыбку:

— О, привет, Алекс.

Со своим бывшим коллегой Алексом Палмером в последний раз виделась я лет девять — десять назад. И время, судя по всему, его в свои любимчики не записало.

Он вразвалочку подходит ко мне и чмокает в щеку.

— Прекрасно выглядишь, Эмма! Как жизнь?

— Спасибо, хорошо. А у тебя?

— У меня тоже все пучком, спасибо.

Наступает неловкое молчание: Алекс подыскивает тему для разговора, я — благовидный предлог удрать.

Выигрывает гонку он, изрекая идиотскую банальность:

— Ужасная история приключилась с беднягой Эриком, правда?

Хм, а умереть без ужасов вообще возможно? Лично я точно не выбрала бы утопление во время рыбалки на озере, и тем не менее, если уж кому-то захочется выставить трагедию в положительном свете, Эрик, по крайней мере, погиб, занимаясь любимым делом. Пожалуй, сам он предпочел бы именно такой уход из жизни.

Напускаю на себя скорбный вид.

— Да-да, это так ужасно.

Алекс печально качает головой и продолжает:

— Идешь на поминки? Было бы неплохо поболтать о том о сем.

«Нет, Алекс. Не о чем мне с тобой болтать».

— Ах, хотела бы, но в Лондоне у меня назначена встреча.

— Все так же живешь и работаешь в городе?

— Ага, за все свои грехи.

Бросаю взгляд на часы, и Алекс, уловив намек, достает из кармана визитку и протягивает мне.

— Вот, позвони, пообщаемся.

— Обязательно. Приятно было с тобой повидаться, Алекс.

Оба заявления лживы, но ни одно угрызений совести у меня не вызывает.

Наконец-то удираю, и как раз в этот момент припускает дождик.

Когда я добираюсь до переполненной автостоянки, на быстрое бегство уже нечего и рассчитывать. Вставать в очередь машин на выезд мне неохота, и я просто сижу за рулем и наблюдаю, как вид за лобовым стеклом превращается в размытую палитру унылых красок. Если Бог существует, подобрать денек дерьмовее спровадить Эрика у него навряд ли получилось бы.

Проходят минуты, и пасмурная погода и похороны наконец меня добивают. Без какой бы то ни было видимой причины по щеке вдруг скатывается слезинка. А за ней еще одна, и еще.

И на меня обрушивается вся тяжесть утраты. Эрик умер. Умер человек, ставший мне настоящим отцом, в отличие от Денниса Хогана, этого жалкого суррогата родителя, которого я отродясь не видела — да никогда и не стремилась увидеть, честно говоря.

Волевым усилием останавливаю дальнейшую мокрую