Окно Кейси оставалось тёмным уже пятьдесят девять дней.

Пятьдесят девять дней – очень долгий срок, и кто-нибудь другой мог бы легко забыть, что Кейси когда-то там жила. Или даже что она вообще существовала.

Я не забыл.

Сегодня, как и в предыдущие ночи, я дожидаюсь, пока все уснут. Потом на цыпочках спускаюсь вниз, накидываю пальто, выскальзываю за дверь, забираюсь на крышу нашего «субару» и сижу, глядя вверх.

Я так много ночей наблюдаю за окном Кейси, что уже перестал различать четыре тёмных стекла, скреплённые скелетом рамы.

Вижу только мрачный провал там, где когда-то был свет.

Сегодня, выйдя на крыльцо, я вижу кое-что ещё.

Сегодня на дорожке возле её дома стоит машина.

Окно Кейси оставалось тёмным целых пятьдесят девять дней.

Теперь в нём вспыхивает свет, и желтоватое сияние разгоняет ночную тьму.

Я так резко глотаю стылый воздух, что он обжигает горло.

И не выдыхаю.

Но прежде чем успеваю заставить себя остановиться, ботинки уже шлёпают по асфальту, и я со всех ног несусь через улицу, во двор Ридов. Озябшие без перчаток пальцы шарят по земле, пока не находят довольно крупный камень. Я встаю прямо под окном Кейси и швыряю камень, попадая точно в левую верхнюю четверть.

Какую-то секунду ничего не происходит.

Потом по стене скользит тень, и в окне возникает лицо.

Я чувствую, что имя Кейси уже готово вырваться оттуда, где скрывалось так долго, – из самого сердца.

Вглядываюсь в лицо наверху – и имя застревает в горле.

Обильный макияж и распущенные волосы принадлежат миссис Рид, матери Кейси.

Я ныряю в тень живой изгороди у самого крыльца Ридов, надеясь, что она не успела меня заметить, и сижу на корточках, спрятав лицо в колючих ветках, пока не чувствую, что она отвернулась.

Окинув взглядом террасу, замечаю, что на бурой кирпичной кладке белеет небольшой листок бумаги.

И, не успев даже задуматься, хватаю письмо.

Потом мчусь к себе, взлетаю по ступенькам и принимаюсь разглядывать то, что держу в руках.

Это не письмо – счёт.

Смотрю на обратный адрес, понимаю, что означают эти слова, вот только они не имеют ровным счётом никакого смысла.

Земля уходит из-под ног.

Тупица, тупица, тупица. Бросаю камни в окно, словно надеюсь, что она там. А её там, конечно, нет.

Я знаю, где она.

Всё ещё пытаясь отдышаться после рывка через двор Ридов, я вдруг чувствую всепоглощающее желание бежать снова, бежать прочь, пока не удостоверюсь, что никогда больше не увижу этого места и этого окна. Так уплывают в открытое море, зная, что вернуться на берег не хватит сил.

И, когда ноги приходят в движение, я уже не могу их остановить.

Я должен добраться до Кейси.

Что я знаю о себе

1. Меня зовут Итан Трюитт.

2. Мне двенадцать лет и четыре месяца.

3. Я пробыл в машине пятнадцать часов, четыре минуты и тридцать две секунды.

4. Должно быть, поэтому моя левая ягодица онемела.

5. Мой старший брат Родди, храпящий сейчас рядом, меня ненавидит.

6. Иногда я и сам себя ненавижу. Поскольку знаю, что именно я в ответе за всё, что случилось в Бостоне.

7. Вот почему Итана, которым я был раньше, больше нет.

Если верить табличке, которую мы заметили у въезда в город, то Палм-Нот в штате Джорджия – «скрытая жемчужина Ю а». Мама говорит, что раньше он был «скрытой жемчужиной Юга», но из-за ветра и океанской сырости краска с «г» совсем облупилась.

Думая о жемчужинах (крайне редко), я представляю себе нечто солидное, яркое, блестящее. Но проезжая Палм-Нот, вижу только вялое, выцветшее и скучное. Больше похожее на морскую гальку, за долгие годы обкатанную до абсолютной гладкости – и безличности.

Когда мы сворачиваем на главную улицу, банально названную Мейн-стрит[1], мои ягодицы снова сводит судорогой.

Последние несколько часов я провёл, привалившись к двери машины и стараясь держаться как можно дальше от Родди.

Но сейчас, заворочавшись, случайно втыкаюсь ему в колено.

Его хриплое дыхание мигом прерывается, глаза распахиваются, и он резко отводит ногу, словно боится подхватить от меня какую-нибудь заразу. Смотрит с явным отвращением. И молчит, но я всё могу прочесть по глазам. Полегче, придурок.

Я даже не вздрагиваю. Привык. Родди не говорил со мной с тех пор, как я попытался сбежать. В третий раз.

Впервые это случилось, когда я подобрал счёт, который миссис Рид, должно быть, обронила, входя в дом, и успел добраться до Южного вокзала, прежде чем меня остановил полицейский. Вероятно, у него вызвал подозрения двенадцатилетний мальчишка, посреди ночи околачивающийся возле автобусной остановки в полном одиночестве.

Во второй раз я был умнее: заранее посмотрел расписание, добрался до станции как раз к полуденному автобусу и пристроился позади женщины средних лет, которая вполне могла сойти за мою мать. Это сработало.

В тот раз я почти добрался до Кейси.

Почти.

Вот почему я должен был попробовать ещё раз. Оставалось только дождаться шанса, первого же случая, когда родители оставят меня дома с Родди. И тогда я снова сбежал.

Но не успел пройти и полквартала, как кто-то дёрнул меня за плечо, заставив запутаться в собственных ногах и рухнуть на тротуар.

Родди был прав во всём, что наговорил мне в тот день. Теперь я это понимаю.

Но я не обязан ему в этом признаваться.

– Эй, ребята, вы там не спите? – спрашивает с переднего сиденья мама.

Родди хмыкает и натягивает на глаза бейсболку с эмблемой Бостонского колледжа.

– Итан, у тебя всё в порядке?

С некоторых пор мама стала произносить моё имя так же, как складывала в коробки свой лучший фарфор, когда мы уезжали из Бостона. Осторожно. Медленно. Словно боялась разбить что-то очень хрупкое и дорогое.

Я кивнул.

– Мы уже почти дома, – добавила она.