Жюль Верн

ВОКРУГ СВЕТА В 80 ДНЕЙ

Глава I,

в которой Филеас Фогг и Паспарту заключают договор по взаимному соглашению

Дом номер семь на Севиль-Роу, Берлингтон Гарденс[1] — тот самый дом, где в 1816 году умер Шеридан,[2] — в 1872 году занимал Филеас Фогг, эсквайр[3], один из наиболее своеобразных и замечательных членов лондонского Реформ-клуба[4] имевший такую репутацию, несмотря на то, что не делал ничего, что могло бы обратить на него внимание.

Одного из самых знаменитых ораторов Англии сменил этот Филеас Фогг, человек загадочный, о котором знали только то, что он принадлежал к высшему английскому обществу и был любезным и красивым джентльменом.

Говорили, что он походил на Байрона (однако только лицом; обе ноги у него были здоровы, и он не хромал, как знаменитый поэт), но это был Байрон с усами и бакенбардами, Байрон бесстрастный, словно проживший, не состарившись, целую тысячу лет.

Филеас Фогг, без всякого сомнения, был англичанин, но, по всей вероятности, не лондонский уроженец. Его никогда не видели ни на бирже, ни в банке, ни в какой-либо конторе в Сити[5]. Ни к одной из лондонских пристаней, ни в один из доков не приходили корабли, принадлежащие судовладельцу Филеасу Фоггу. Имя этого джентльмена не попадалось в списках членов какой-либо правительственной комиссии. Никогда он не выступал ни в «Суде канцлера»[6], ни в «Суде королевской скамьи»[7], ни в «Церковном суде»[8]. Он не был ни промышленником, ни коммерсантом, ни купцом, ни землевладельцем. Не был он также ни членом Британского королевского общества[9] или Лондонского института, ни Ассоциации ремесленников и не числился в списках Института Ресселя, Института западных литератур, Института права или, наконец, Института наук и искусств, состоявшего под высоким покровительством самой королевы. Не принадлежал он также ни к одному из тех многочисленных обществ, которые так распространены в столице Англии, начиная от хорового общества и кончая энтомологическим, основанным, главным образом, в целях истребления вредных насекомых.

Филеас Фогг был просто членом Реформ-клуба, и только.

Тому, кто удивится, каким образом этот столь таинственный джентльмен оказался членом такой почтенной ассоциации, надлежит ответить: «Он избран по рекомендации братьев Беринг[10], у которых им открыт текущий счет». Это обстоятельство и тот факт, что его чеки всегда исправно оплачивались, придавало ему вес в обществе.

Был ли Филеас Фогг богат? Несомненно. Но как он нажил себе состояние, — на этот вопрос не могли ответить даже самые осведомленные люди; и мистер Фогг был последним из тех, к кому бы следовало обратиться за подобными сведениями. Он не отличался расточительностью, но не был и скуп, так как повсюду, где требовались деньги для осуществления какого-нибудь благородного, великодушного или полезного дела, он молчаливо, скрывая свое имя, приходил на помощь.

Трудно представить себе менее общительного человека. Он говорил ровно столько, сколько необходимо, и чем молчаливее он был, тем таинственнее казалось его поведение. А между тем его жизнь была у всех на виду, но он с такой математической точностью делал каждый день одно и то же, что неудовлетворенное воображение поневоле искало себе пищи.

Путешествовал ли он? Весьма вероятно, так как никто лучше его не знал карты мира. Не было такого местечка, даже самого отдаленного, о котором он бы не имел самых точных сведений. Неоднократно ему удавалось несколькими короткими, но ясными словами разрешить бесконечные споры, которые велись в клубе по поводу пропавших или заблудившихся путешественников. Он указывал наиболее вероятный исход дела, и развитие последующих событий неизменно подтверждало его предположения, словно Филеас Фогг был одарен способностью ясновидения. Казалось, что этот человек успел побывать всюду, по крайней мере мысленно.

И в то же время было совершенно бесспорно, что вот уже много лет Филеас Фогг не покидал Лондона. Лица, которые имели честь знать его несколько ближе, говорили, что его можно было видеть только идущим из дома в клуб и обратно. В клубе его единственным занятием было чтение газет и игра в вист. Он часто выигрывал в этой молчаливой, столь подходящей к его характеру игре, но выигрыш никогда не оставался у него в кошельке и составлял значительную долю его пожертвований на дела благотворительности. Мистер Фогг играл не ради выигрыша, а скорее из любви к искусству. Игра для него была лишь состязанием, борьбой с затруднениями, но борьбой, не требующей ни движения, ни перемены мест и потому не утомительной. Все это вполне соответствовало его характеру.

Филеас Фогг был, насколько известно, холост и бездетен — случай, возможный даже с самыми почтенными людьми, — и не имел ни родных, ни друзей, что уже редкость. Он жил одиноко в своем доме на Севиль-Роу, где никто не бывал. О его домашней жизни ничего не было известно. Ему прислуживал только один слуга. Завтракал и обедал наш джентльмен в клубе в точно установленные часы, всегда в одном и том же зале и за тем же столом, не угощая своих партнеров по игре и не приглашая в клуб посторонних. Ровно в полночь он возвращался домой, никогда не оставаясь на ночь в прекрасных комфортабельных комнатах, которые Реформ-клуб предоставляет для этой цели своим членам. Из двадцати четырех часов он десять проводил дома — либо в постели, либо за туалетом. Если он прогуливался, то неизменно мерил своими ровными шагами приемный зал клуба, выложенный мозаикой, или расхаживал по галлерее, увенчанной куполом из голубого стекла, покоящимся на двадцати ионических колоннах красного порфира.

Кухни, кладовые, буфеты, рыбные садки и молочные его клуба снабжали его к завтраку и обеду отборнейшими продуктами; клубные лакеи — торжественные личности во фраках и башмаках на байковой подошве — прислуживали ему, подавая кушанье в особой фарфоровой посуде; стол был накрыт превосходным полотном и уставлен бесподобными бокалами для шерри, портвейна и кларета, настоенного на корице, гвоздике и адианте, принадлежащими клубу. И даже лед, который