Я примерная христианка, и мне очень стыдно.

Всего сорок восемь часов назад я была девчонкой, которая никогда не пробовала алкоголь, не целовалась с парнем, не носила одежду без рукавов и не распевала во все горло непристойные песни на публике. Я никогда никого не похищала, не совершала вооруженных ограблений и уж точно не угоняла кабриолет. У меня и прав-то нет.

Через несколько минут мне предстоит покинуть эту тюремную камеру и объяснить произошедшее моим родителям, восьмерым братьям и сестрам, преподобному Бенсвелдеру, целой своре адвокатов, полиции, мэру Парсиппани, Нью-Джерси, журналистам и их съемочным группам, а также пользователям тех штук в Интернете, которые мне не разрешали читать, или регистрироваться в них, или кликать… или как там это называется?

И я не имею ни малейшего представления о том, что им сказать.

Начинается. Дыхание перехватывает, пальцы сжимаются в кулаки, и скоро я не смогу дышать — у меня начинается паническая атака. В восемь лет мне было страшно ездить на эскалаторе — мне казалось, что я обязательно упаду, и он меня проглотит. Врачи поставили мне диагноз «тяжелое тревожное расстройство» и назначили курс терапии, который предписывал контролировать панические атаки с помощью лекарств, глубокого дыхания или смены поведения. И если прямо сейчас я не перечислю имена своих братьев и сестер по порядку три раза, то все они умрут. Картер, Коринн, Калеб, Каллум, Карл, Кастор, Калико, Катрин. Картер, Коринн, Калеб, Каллум, Карл, Кастор, Калико, Катрин. Картер, Коринн, Каллум, Калеб… НЕТ-НЕТ-НЕТ, неправильно, придется начать сначала, только теперь мне нужно повторить имена шесть раз подряд, потому что я должна защитить каждого. Я знаю, что кажусь сумасшедшей, но не могу остановиться. Картер, Коринн, Калеб…

Меня зовут Кейтлин Мэри Пруденс[1] Ректитьюд[2] Синглберри, и если вы живете в Центральном Джерси, то, вероятно, наслышаны о моей семейке, а может, даже слушали нас. Мои родители, владельцы небольшого продуктового магазинчика, еще до моего рождения записывались и выступали вместе со всеми своими детьми, и сейчас, в свои семнадцать, я в центре внимания.

Мне всегда нравилось быть частью поющих Синглберри, и я мечтала однажды выйти замуж и родить детей, которые присоединятся к моей семье на сцене и за ее пределами, но теперь я сомневаюсь, что такое возможно. Не уверена, что после всего, что я натворила, кто-нибудь — а тем более прелестный мальчик-христианин со строгими моральными принципами, чистосердечной улыбкой и в хорошо отглаженных брюках цвета хаки — захочет услышать мое пение, не говоря уже о том, чтобы влюбиться в меня. А я ведь собиралась идти в колледж на следующий год. Я так волновалась, что никуда не поступлю, что подала заявления в двенадцать мест и как одержимая переписывала свои сочинения и проверяла их бесчисленное количество раз. Теперь об этом и мечтать не стоит. Какой колледж в мире хотя бы подумает о том, чтобы принять кого-то с таким уголовным прошлым?

Я знаю, что не следует обвинять других в своем безнравственном поведении, ведь в семействе Синглберри так не принято. Но, да простит меня Бог, есть один человек, которого я виню во всех тех чудовищных вещах, которые произошли со мной. И этот человек — моя кузина Хеллер Харриган.

Иисус учит нас подставлять другую щеку, но, со всем уважением, хоть Иисус и претерпел много жутких испытаний, он никогда не имел дела с Хеллер Харриган. Иначе, я просто уверена, он добавил бы: «Подставь другую щеку, если только это не Хеллер Харриган. Ей можно врезать со всей дури. Передайте ей, что я разрешил».

Я НЕНАВИЖУ ХЕЛЛЕР ХАРРИГАН.

Наверное, стоит начать с появления на пороге нашего дома тети Нэнси в пятницу утром. Прошло целых четыре года с того ужасного дня, когда мы виделись с ней в последний раз. Простите, но сейчас я не в силах даже думать о том, что произошло тогда, не говоря уже о том, чтобы это обсуждать. Может быть, когда-нибудь в далеком будущем я смогу вам все рассказать, да и то вряд ли. Мои попытки забыть эти события успешны ровно до того момента, пока я не слышу имя Хеллер, или мне на глаза не попадается ее фотография, или, боже мой, одно из ее отвратительных видео. Я ничего не могу с собой поделать, ведь в том, что произошло в тот день и превратило две семьи в чужих людей, виноваты мы с Хеллер.

Я была потрясена, услышав, что этажом ниже мама разговаривает с тетушкой Нэнси. А когда она упомянула мое имя, я на цыпочках спустилась в гостиную.

— Кейтлин! — воскликнула тетушка Нэнси. — Ты только посмотри на себя! Кэрол, почему ты мне не сказала? Она превратилась в настоящую красотку!

Я бросилась наверх, но мама меня остановила:

— Кейти, все нормально. Нам нужно с тобой поговорить. Это срочно. Нэнси, прошу тебя, постарайся быть поделикатнее.

— Я сама деликатность! — возразила тетушка Нэнси. — Я сделала ей комплимент! Серьезно, под этим блейзером, свитером и нелепыми длинными волосами, похоже, скрывается тело рок-звезды. И Кэрол, в сотый раз тебе говорю: зови меня Экстази, а не Нэнси.

— Нэнси… — начала мама, сделав глубокий вдох.

— Погоди, — прервала ее тетушка Нэнси, — тебе, наверное, кажется, будто я сменила имя в честь наркотика, но это совершенно не так. Тогда я бы выбрала Адвил, Мотрин или Пенициллин. Кстати, Пенни Силлин звучало бы круто, будь я рэпером. Но я сменила имя много лет назад, после встречи с удивительным мужчиной в Калькутте, которому удалось доставить мне тройной оргазм, то есть бум-бум-бум! Это было подобно… что там за невероятно сложный элемент фигуристы все время пытаются выполнить на Олимпийских играх? Тройной лутц? Вот, именно это великолепный Амри Капур смог сотворить — он исполнил тройной лутц в моей…

— Нэнси!

— Что? Мне следовало присудить ему 110 баллов! Но вместо этого я решила почтить свое физическое счастье и эмоциональное перерождение изменением имени на Экстази. Кейтлин, ты ведь понимаешь, не так ли?

Я замерла, а затем в панике оглянулась вокруг, пытаясь найти кого-нибудь еще, кто смог бы ответить на этот вопрос.

Следует упомянуть, что за четыре года, пока мы с ней не виделись, облик тетушки Нэнси практически не изменился. На ней был привычный наряд, состоящий из рубашки с надписью «Хочу убить всех, кого не люблю», обтягивающих джинсов с дырками и высоких пиратских сапог до бедра. Лишь ее дреды цвета электрик теперь достигали до талии.