Андрей Мельников

Транскрипция дыхания

Желание драться

о, тайна,

заключенная в игре с мячом,

с его отскоками, с его упругостью

и тупостью упрямой…

а пальцы растерянно-неловки –

все невпопад,

застыли неуклюже,

повисли траектории… такие четкие…

иголкой взгляда вычерченный след

на плоскости полета,

но вечно мимо,

только шелестящая усмешка

где-то рядом

вызывает желание

драться…

Осколков оскал

положить черепицу в костер,

трепетно наблюдать,

как кровавые языки

сладострастно

ее

лижут,

завороженно онеметь,

бесконечно и жадно ждать,

и не вытерпев,

подойти

и встретить осколков

оскал…

Переход

зеброй бежит переход,

будто его кто-то ждет,

а он и бежит в никуда –

просто спасает себя

от хищной стаи машин,

прожорливой на бензин,

мечется между огней,

сплюснут, прижат кросс

белых плоских полос,

втоптан колесами в снег

их отчаянный бег,

зебра вдруг замерла,

а на ней — и я,

ожидая судьбы своей…

В плену

запоздалая милость –

набросить

на деревья, траву,

серые спины домов

тонкий тюль

позолоты,

оказаться в плену

у парящих

солнечных нитей –

оков столь изящных,

что боязно даже

дышать,

нарушая гармонию

сводов…

Небо молчит

ломкие пальцы

зябко дрожат –

холодно

им,

вот нарастает

гулкий набат

мраморных

зим,

белого крика

голых снегов

эхо

дрожит,

перед глазами

черных следов

небо молчит.

Зеркала

скользкое сияние свечей…

поскользнулся взгляд

на отражении,

после острой вспышки

наваждения –

лунное затмение речей…

сдержи свой взгляд,

сдержи в плену ресниц,

не выпускай его на волю –

я знаю, если он взовьется

ввысь,

то возвратится, как щепотка

соли,

прошелестит небрежно

и найдет

холодный шрам улыбки,

зыбкий шрам.

Потресканные губы.

Коркой рот.

Каждый звук рикошетом

созвучий

извергает сверкающий хор –

это просто несчастный

случай –

в душе музыкант,

а в ушах — запор.

Осколки этой музыки

вонзаются в лицо,

в глазах — булавки бликов,

ослепленье,

и пальцы превращаются

в стекло,

похоже, они тоже –

отраженье.

Разбитая мозаика

мгновений,

распитая бутылка…

молока,

как двойники надоенных

прозрений,

расколоты презреньем

зеркала.

Импрессионизм (К. Моне. Мост Ватерлоо)

то ли

лилово-сиреневый,

то ли

застенчиво-розовый,

трепетно

неуловимый,

как парящий мираж,

или

небрежно сотканный

из

мимолетных

вздохов,

или

вибрация духов,

или

воздуха

дрожь…

Ножны для кинжала

Вонзай!

Ну что ж ты

медлишь?

Ну, смелей!

Отбрось сомненья, страх

и жалость.

Не закрывай

глаза,

приметься, размахнись

и бей –

ведь сердце –

только ножны для

кинжала!

На озерах в Соловках

и карие зрачки озер

в ресницах обступивших

елей,

морской капусты йодный

вздор,

и призрачный туманный

берег…

на монастырских валунах

клочками рыжая

щетина,

как будто гланды

при ангине,

набухли тучи в небесах.

Вот-вот раскатистое

эхо

взорвется в ракушках

ушей,

и ливень струями бичей

сметет с лица гримасу смеха.

В конвульсиях забьются

волны,

их гребни остры,

как пила,

и зубьями скребут, скребут

упорно –

летят, летят опилки

от весла…

Лунная дорожка

волны, волны, волны

в седых бакенбардах

пены,

ваши лица взволнованы –

опять расшалились

нервы?

Полно, полно, полно

сердиться по пустякам –

это всего лишь

полночь

припала к нашим ногам.

Сонно,

лениво немножко