Ясным сентябрьским днем, когда в воздухе пахлотлеющими листьями и уходящим летом, Туся лежала в своей комнате на разложенномдвуспальном диване и умирала.

Если с тобой не случилось ничего плохого, то вначале сентября хочется жить и жить: начать новые тетради по всем предметам,завести несколько полезных привычек – например, делать зарядку по утрам илиобливаться ледяной водой, позвонить всем старым друзьям и познакомиться сновыми.

Но это только в том случае, если с тобой неслучилось ничего плохого, а Туся считала, что с ней произошла трагедия и выходау нее нет. Поэтому во второй неделе сентября, вместо того чтобы начать новуюжизнь, она решила завершить старую – не сложившуюся и никчемную.

Утром Туся, как обычно, приняла душ, съелапару бутербродов с сыром и запила их остывшим чаем. В холодильнике был только«Рокфор» – вонючий сыр с плесенью, но Тусина мама находила в нем особуюпрелесть и заставляла дочку приобщаться к прекрасному.

«Какая гадость, – думала Туся, поднося кусочексыра к глазам, – неужели, когда я умру, от меня будет так же мерзко пахнуть?»

– Еще хуже, – вслух ответила она сама себе, иее передернуло от отвращения.

– Что хуже, дочка? – Тусина мама, ИннаДмитриевна, выглянула из ванной и сделала несколько шагов к кухне, насколько ейпозволял провод от щипцов.

Она была еще довольно молодой, привлекательнойженщиной и очень следила за собой. Ее пугала мысль о старости, поэтому ни вкоем случае нельзя было ни плакать, ни смеяться, «чтобы не появлялисьмимические морщины», как объясняла она сама. Инна Дмитриевна каждые две неделиходила к косметологу, и даже наводнение или землетрясение не могли ей в этомпомешать. У нее были просто восхитительные руки – с длинными, как будтоалмазными ногтями, они являлись предметом ее тайной гордости. Может, поэтомуона никогда не стирала, почти не готовила и не гладила Тусю по голове, когдатой было плохо.

– Да все хуже, – ответила Туся. – Ты что, самане замечаешь, как с каждым днем все становится хуже и хуже?

– И не говори, дочка, и не говори, – вздохнулаИнна Дмитриевна и принялась накручивать следующий локон. – Раньше массаж лицаделала раз в месяц и была свежей, как огурчик. А теперь и делать нужно чаще, иэффекта прежнего не добьешься.

– Бесполезно с тобой говорить, – пробормоталаТуся, – ничего не понимаешь.

Но ее мать уже не слышала этих слов, онавключила на полную мощность магнитофон, который стоял в ванной на коробке длягрязного белья, и стала подпевать:

– Навсегда-да-да-да, стучат поезда-да-да-да,навсегда скажу тебе – да.

Туся прокралась к маминой сумке, досталакошелек и взяла несколько крупных купюр. Она засунула деньги в карман пиджака иоглянулась по сторонам.

«Кажется, все, – подумала она, – учебники итетради мне сегодня не пригодятся».

Туся не собиралась идти в школу, на этот деньу нее были совсем другие планы.

Когда в ее голове созрело решение покончить ссобой? Этого она не могла сказать наверняка. С самого раннего детства, если ееобижали, она думала, что всегда может отомстить своим обидчикам, выпрыгнув изокна. Туся представляла, как она лежит в гробу в белых тапочках и как все еевраги, полные раскаяния, рыдают и в отчаянии заламывают руки. А она лежит –мертвая, остывшая, но еще более прекрасная, чем в жизни. И всем своим видом какбудто упрекает: «Еще недавно я была такой живой, такой веселой. Что же высделали со мной?» Но уже ничего нельзя исправить.

И конечно, в детстве Туся представляла, что завсей этой сценой она будет наблюдать со стороны. И что гроб у нее будет обитбелым атласом и весь усыпан цветами, и что похоронная процессия пройдет поглавным улицам города с большим оркестром. Оркестр будет играть траурный марш,а случайные прохожие – снимать шляпы.

Придет папа, они помирятся с мамой и будутругать себя за то, что не сделали этого раньше.

Так она думала в детстве, а теперь ейказалось, что самоубийство – единственный достойный выход из той ситуации, вкоторой она оказалась. В компьютерной игре, если что-то не получается, всегдаможно нажать Еsсаре. Так и Туся решила выйти из игры, сбежать от своих обид.

Она обошла все близлежащие аптеки в поискахтаблеток, которые помогли бы ей заснуть навсегда. Она принимала как можно болееравнодушный вид и спрашивала у продавцов успокоительное для бабушки, у которойнепрекращающаяся истерика по покойному дедушке и которой просто необходимозаснуть. В основном ей отвечали отказом, а один, наиболее проницательныйаптекарь, сказал, глядя на Тусю поверх очков:

– Девочка; иди, пока я милицию не вызвал.

Много вас сейчас, наркоманов, развелось. Чтобыя тебя здесь больше не видел!

Тусе стало так стыдно, как будто ее поймали наворовстве.

«Вот это было бы действительно романтичнопойти по аптекам в поисках смертельного яда и оказаться в отделении милиции,рядом с бродягами и наркоманами, – подумала Туся. – Надо быть осторожнее».

Хотя решение покончить с собой былоокончательным и бесповоротным, Туся очень боялась боли и мучительной смерти.Броситься под поезд, повеситься, зарезаться столовым ножом все эти вариантыкончины были не для нее. Она так устала за последнее время, что у нее нехватило бы, сил ни на один волевой поступок., Единственное, на что, она ещебыла способна, – это выпить какие-нибудь таблетки, «лекарство, от жизни», какона их любовно называла.

Но достать лекарство ей так и не удалось.Вместо этого она купила батон белого хлеба и поехала в центр, на Патриаршиепруды, Ей всегда нравилось это место: нравились домики для уток, смешилиперсонажи басен Крылова, особенно Моська, которую так часто гладили по голове,что ее бронзовый лоб блестел на солнце. Она села на землю, около самой воды, истала кормить уток, которые крякали и дрались за куски моченого хлеба. Но батонбыстро кончился, а Туся продолжала сидеть, глядя на водную рябь и глупых уток,которые не сразу поняли, что обед закончен и продолжали суетиться около бортика.

– Девочка, не сиди на земле, – строго сказалаей дама с пучком. Она проходила, мимо и катила перед собой коляску, из которойслышался надрывающий душу детский плач. – Ты меня слышишь? Немедленно встань!

– Лучше успокойте своего ребенка! – бесцветнымголосом сказала Туся, не двигаясь с места. – Что-о? – дама с пучком возмущенновскинула выщипанные брови.

– Когда же вы все оставите меня в покое? Тусяпосмотрела ей прямо в глаза. – Почему вы не можете просто пойти своей дорогой?Почему вам обязательно нужно меня пнуть?

Пожилая женщина, сидевшая неподалеку,приблизилась к спорщицам. Она выгуливала своего трехгодовалого внука, чьи щекибыли раздуты так, словно за каждой щекой было по круглой карамельке. Ей было смертельноскучно, и она хотела поговорить.