Игорь Конычев

Воронёное сердце. Граф

1. Последний из рода

Звук, похожий на биение сердца, раздался внутри сознания и затих…

Я стоял в длинной накрахмаленной сорочке и смотрел на свое отражение в огромном зеркале. Глаза зеленые, волосы густые и черные, но на этом сходство заканчивалось. Мне почти сорок, а после того, как танк загорелся, красавчиком из него выбраться точно не получилось бы. Из него вообще выбраться не получилось.

Но вот он я. Руками и ногами шевелю, только тело чужое. Говорят, смотреться в треснувшее зеркало плохая примета, но я не мог отвести от него взгляда. В отражении стоял высокий худощавый парень лет двадцати, может, чуть больше. Никакой седины, морщин, боли в спине и ожогов. Лицо правильное, красивое, аристократическое. Даже небольшие шрамы под левым глазом и на подбородке его не портят, а наоборот, придают мужественности.

— Это сон? — даже голос мой звучал иначе, чем раньше: не хриплый и прокуренный, а бархатистый, немного певучий и чистый, как у радиоведущего.

— Барин, — раздался осторожный голос. Страх и разочарование в нем были тщательно прикрыты напускными радостью и заботой. — Живой!

Какой еще барин?

Я резко развернулся и уставился на коренастого седого мужика со светлыми глазами и бородой-лопатой. Черный старомодный пиджак жал ему в плечах, на мешковатых штанах красовалась заплатка, а высокие сапоги покрывала подсохшая грязь. На бойца точно не похож. Скорее на актера из массовки сериала про какой-нибудь девятнадцатый век. Гражданский, значит.

Тем временем незнакомый тип нерешительно топтался в дверях и нервно мял в руках фуражку. На его морщинистом лице сияла заискивающая улыбка, а вот взгляд оставался холодным и колючим.

— Живой, — задумчиво пробормотал я. — Вроде как…

— Радость-то какая! — всплеснул руками мужик, отчего уронил свою фуражку, которую тут же поспешно поднял, отряхнул о штаны и сунул в карман. Выговор у него был простецкий, даже не деревенский, а старомодный. — Мы уж думали, прикончила вас железяка клятая! А я же говорил — не лезьте вы туда!

— Чего? — едва ли этот тип говорит про мой подбитый танк. Да и не общались мы раньше. У меня хорошая память на лица.

— Барин, — мужик медленно приблизился и внимательно посмотрел мне в глаза. — Вы что, того… — он коснулся натруженными пальцами седого виска, — разумом повредились?

От него пахло яблоками и вчерашним перегаром.

— Такое ощущение, что очень даже повредился, — я снова покосился на себя в зеркало. — Чего, говоришь, случилось? Какая железка меня чуть не прикончила?

— Батюшки! — всплеснул руками мужик. — Вам чего, память отшибло, да? Ох… что ж делать-то? Что делать? — запричитал он и принялся ходить взад-вперед по просторной светлой комнате, обставленной так, будто я проснулся в одном из залов Эрмитажа. Правда, большинство вещей вокруг утратило блеск и шик новизны и выглядело вовсе не презентабельно.

— Успокоиться и ответить на вопрос, — подсказал я ему, после чего подошел к вычурному столику, налил в треснувший хрустальный бокал воды из графина и протянул мужику. — Звать-то тебя как, отец?

Незнакомец замер с открытым ртом. Он уставился на меня так, будто впервые увидел. Даже бокал не взял, а наоборот, отстранился. Я уж подумал, что он дар речи потерял, но нет.

— Барин, — прошептал он, — вы чего?

— А чего я?

— Ну… — мужик нервно сглотнул и робко предположил. — Того?

— Ты ответишь или нет? — я начал терять терпение.

Видимо, эмоции отразились на лице. Мужик побледнел, как первый снег, бухнулся на колени и едва не ударил лбом по моей босой ноге.

— Не серчайте, Михаил Семенович!

Интересно — имя-то и отчество мои, а лицо и тело нет.

Ничего не понимаю…

— Мужик, вставай, — я поднял незнакомца за плечо и сунул в его дрожащие руки бокал с водой. — На вот, выпей.

— Благодарствую, — он послушно осушил бокал до дна, хотел поставить на столик, но не рассчитал и разбил. — Барин, помилуй! — белугой взревел мужик.

Он снова попытался упасть на колени, но я его удержал.

— Спокойно! — пришлось рявкнуть по-солдатски. — Как звать? Быстро отвечай.

— П-п-прохором кличут, — едва ворочая языком, промямлил мужик. — Дворский ваш.

Ну, уже кое-что.

— Значит так, Прохор, где я? — в сознании снова раздались глухие удары и почти сразу стихли.

Только я их слышу?

— Дык вестимо где, в имении вашем. В поместье Воронцовых. — Прохор успокоился.

Фамилия тоже моя. А вот никакого имения в своей собственности я не припомню. Разве что двушка на отшибе Москвы, да и та в залоге у банка. Вот только после боя оказаться я должен был или на том свете, или в госпитале, а никак не в комнате, где до потолка несколько метров.

Машинально я задрал голову и покачал ей — потолок-то надо побелить, да и трещины замазать. Люстра вот тоже криво висит. Раскачивался на ней кто-то что ли? Здоровая, зараза, если на башку свалится, то точно не оклемаешься.

— Барин, вы помните, что с вами сталось? — спросил Прохор, заискивающе заглядывая мне в глаза.

— Нет, — соврал я. — Только имя помню и все.

На деле же танковый бой в лесополосе навсегда отпечатался в моей памяти. Пять подбитых машин противника и прилёт по нам. Броня не выдержала. Пацаны выбирались, я прикрывал, а потом бахнуло, и оказался здесь. Вроде таить нечего, но информацию я решил придержать, пока во всем не разберусь.

— Батюшки святы, — тяжело вздохнув, Прохор устало опустился на широкую не застеленную кровать, после чего сразу же вскочил, будто задницей коснулся не мягкой перины, а раскаленной сковороды.

— Слушай, — я надавил ему на плечо и заставил сесть, — мне…

В голове застучало сильнее. Не успел непонятный звук стихнуть, как снаружи громыхнуло так, что стекла задрожали. Прилет⁈ Снова по мирняку бьют, суки! Прохор метнулся к окну, но я поймал его за плечо и оттолкнул.

— К стене быстро!

Мужик удивленно вытаращился на меня.

— Зачем?

— Затем! — расхлябанность нового знакомца меня разозлила. — Есть тут подвал⁈

— Дык там от полозов-то не спрячешься, — Прохор шмыгнул носом и с тревогой посмотрел в сторону окна, а потом вдруг вздрогнул. — Барин, вы что, снова хотите в эту железку лезть? Доктор еле вас выходил, еще и денег слупил столько, что едва расплатились. Полно вам! Бежать надо, пока зверюга окаянная в деревне бесчинствует.

Я окончательно потерял нить происходящего и сам подошел к окну. Дом, в котором мы находились, стоял на высоком холме, с которого открылся прекрасный вид: неухоженный, но большой парк, зеленые леса, поля, блестящая на солнце