Улдис Земзарис

МИМОЛЕТНОЕ ВИДЕНЬЕ

Глубоко признателен всем и каждому, кто вспомнил о моем …летии.

Трафарет газетного объявления

— Алло! Есть тут люди добрые? — постучав, я приоткрыл дверь застекленной зимней веранды и глянул в щелку.

— Самые наидобрейшие! — откликнулся кто-то хриплым козлетоном, и я увидел, как из-за праздничного стола вяло поднялся мужчина и с рюмкой в руке направился к двери.

— Милости просим!

— Простите, но я случайно, я совершенно чужой.

— Я тоже чужой, весь мир чужой! — человек с рюмкой театральным жестом распахнул дверь настежь и низко поклонился:

— Арнольд!

— Роберт! — Мы пожали друг другу руки и я был крайне благодарен, что меня впустили погреться.

В странном помещении росли крупные комнатные цветы, а в углу с треском гудел камин. За низким кофейным столиком небольшая компания попивала дымящуюся черную жидкость, но и на столе, и в углах комнаты стояли, как свечи, длинногорлые бутылки.

Взгляды всех сидящих обратились ко мне.

— У меня испортилась машина, — пояснил я.

— Ой, как хорошо! — обрадовались все.

— От вас можно позвонить?

— Только самому богу, телефона нет. И лифта нет, и ватер-клозета тоже нет.

— Но, пожалуйста, вы садитесь и забудьте все печали. Чашку кофе позволите вам предложить?

— С превеликим удовольствием! — настраиваясь на их лад, я погрузился в плетеное, хрустящее дачное кресло.

— Эта душечка рядом с вами — Классик, — представили мне соседку, юную девушку.

— Очень приятно! Роберт.

— А в почетном кресле сидит маэстро! Честь и хвала!

Во главе стола дремал седовласый старик, опершись на руку, и когда молодой человек с рыжей бородкой под гранда бесцеремонно хлопнул его ладонью по плечу и встряхнул, открылись два тускло-голубых, недоумевающих глаза.

— Brindo a su salud! [1] — воскликнул другой, тоже высокий и бородатый, молодой человек, подняв над головой рюмку, и к нему присоединились остальные.

— Gracias, senjores! [2] — улыбаясь, с готовностью чокнулся со всеми старик.

— Еще один гость, маэстро! — Гранд-бородка указал на меня.

— Спасибо! — сидя поклонился юбиляр,

— Мерседес у гостя испустил дух…

— Как вы меня нашли?

— Его бог послал по телефону…

Я только развел руками.

— Мы уже со вчерашнего дня празднуем. Это мой приемный сын, он мне как родной, а та — его невеста. Справа Астрида, слева…

— У вас великолепные цветы, — сказал я для приличия.

— Ну, так выпьем! — На этом наш разговор иссяк.

Настроение общества вернулось в ту колею, из которой, очевидно, выбило мое появление.

— И он, значит, на тебе женится?

— Он видный парень.

— А чем плоха Астрида?

— Да здравствует свободная цыганская любовь и цыганские свадьбы!

— Это ваш вопрос обсуждается? — наклонился я к своей соседке и внезапно обнаружил, что она необычайно хороша собой.

— Пока еще нет.

— У вас выразительный профиль, вас можно снимать. Я кинорежиссер.

Она живо обернулась ко мне, и в ее темных, серо-голубых глазах были удивление и вопрос.

— Вы бы видели Лолиту, мою подругу, она скоро придет. Вот кого надо снимать в кино, она королева красоты в Слампе, все от нес без ума. Вы тоже потеряете голову.

— И что же в этом хорошего? — оборонялся я. — Да и на вашем месте я не взял бы в подруги красавицу. Самое лучшее — выходите за убеленного сединами. Никто идеальней не оттеняет даму. От молодых отбоя не будет, они вас постараются отнять у старого хрыча. При молодом муже все будут побаиваться: у мужчин свои комплексы.

— Слышите? — восторженно воскликнула моя собеседница. — За старика, только за старика! Вот и режиссер тоже говорит.

— Совершенно верно, — добавил я. — Даме придают блеск такие, как Пикассо, Феллини, Чарли Чаплин — они могут озолотить и сразу сойти в могилу.

— Тьфу! — изображали возмущение молодые бородачи.

— А я обожаю нашего маэстро! — пронзительно вскрикнула именуемая Астридой, вскочила со своего кресла, бросилась к юбиляру и, прижав его голову к своей полной груди, поцеловала в лысую макушку.

— Ура! Да здравствует маэстро! — вскричали все хором. Опять налили и опять чокнулись.

— А вам, простите, можно налить? — спросил меня приемный сын с рыжей бородкой, все время изображавший главнокомандующего.

— Почему ж нельзя?

— У вас машина…

— А-а, у меня там шофер.

Я почувствовал, что моя соседка по столу насторожилась.

— Поистине да здравствует случайность, которая занесла меня к вам! Вы актер? — деловито поглядел я на парня, все еще стоявшего возле меня с бутылкой в руке.

— О, Арнольд! Он умеет все. — Оказывается, наш разговор слушала через стол некая пожилая, пышнотелая дама. — Арнольдик от рождения гений. — Обняв парня за пояс, она привлекла его к себе, как маленького.

— Он у нас играл в нашей пьесе Жигура «Под вечер» милиционера, — пояснила мне соседка.

— За ваши успехи! — на сей раз провозгласил тост я, все больше осваиваясь.

— Если желаете позвонить, Классик проводит вас к соседям, покажет, где телефон, — посоветовал мне один из гостей.

— В самом деле — если бы я осмелился попросить…

— Да, я пойду с вами! — сказала моя красавица, вставая с мальчишеской легкостью.

— Как вас все-таки зовут? Я, наверно, не так расслышал, — спросил я, когда мы вышли и зашагали по свежему, еще не заслеженному снегу.

— Вообще я Катрина, по здесь меня все зовут еще детским прозвищем. Я очень любила скакать в классики.

— И вы это терпите?

— Наоборот — это же очень мило. Телефон в том доме.

— Нет, давайте прогуляемся немножко, пройдемся к дороге, посмотрим, что шофер успел сделать.

— Вон по тем холмам мы обычно катаемся на лыжах. За лесом озеро, там мы летом купаемся. Маэстро пишет, а мы загораем.

— Если ваш юбиляр живописец, у него поистине нет недостатка в красивых моделях.

— Нет, он пишет только пейзажи.

— Жаль, я бы писал только вас. Вы загораете вместе с парнями?

— Нет, они все дураки. Только и умеют, что напиться, а потом ищут, с кем бы переспать. И на мотоциклах гоняют, как ошалелые, пока не загремят в больницу.

— Ну да. Мальчики развиваются медленнее, это закономерно. Настоящими мужчинами становятся лет в тридцать — сорок, а дамы в эти годы уже считаются пожилыми. Женщина расцветает к восемнадцати, двадцати.

— Это ваша машина?

— Нет, грузовик какой-то. Своей не вижу, возможно, шофер уехал меня искать.

— Что же вы теперь будете делать?

— Ничего абсолютно. Я счастлив, — сказал я и очень крепко взял Катрину под руку.

Солнечный зимний день легким морозцем пощипывал щеки. Я поглядывал то на далекие заснеженные поля, то на свою юную, прекрасную проводницу. Лицо Катрины