Уже неделю меня преследовала слабость, и я старалась не передвигаться быстро и не делать резких движений. Сначала пальцы начинали покалывать иголочки, потом немного немели ноги, и в итоге случалось короткое головокружение. Слабость была приятной, будто постепенно тело обволакивает невидимый ватный кокон, который мешает ходить, приглушает звуки и убаюкивает. Я знала, что мне нужно больше есть, но с трудом получалось впихнуть в себя хотя бы два кусочка сыра. Подступала тошнота, и зубы сжимались крепко.

Свернув на задний двор, я прошла под окнами комнат бабушки, оставила позади баню и… замерла, чувствуя, как в груди просыпается колючий страх. Двери столярной мастерской Егора были распахнуты, на дорожку лился свет, и в воздухе витали древесные запахи.

Он был там.

Мой опекун.

И, пожалуй, самое лучшее что я могла сделать, это развернуться и устремиться обратно. Но неведомая сила подтолкнула меня вперед.

Когда последний раз я видела Егора?.. Позавчера из окна? Или четыре дня назад? Я старательно следила за тем, чтобы наши миры не соприкасались, и это удавалось, но…

«Егор и Павел – близнецы. Были близнецами, потому что Павла больше нет… Должна ли я в таком случае говорить слово «были»?.. Нет, я не стану его произносить даже мысленно. Не стану. Почему нельзя вернуться в прошлое? Почему нельзя ничего исправить?..»

Я приблизилась к мастерской и прижала ладонь к шершавой двери. Душа требовала самообмана, и я решила ей уступить. Один маленький шаг. Второй. Третий. Нет, невозможно перепутать Егора и Павла, я лишь желала увидеть знакомые черты лица и на секунду представить, что самолет вовсе не разбивался. Одна секунда счастья – это так много…

На полу валялась стружка, с табурета свешивались пиджак и черная рубашка. А затем в глаза бросились ящики, доски, инструменты, странные штуки, похожие на бейсбольные биты, несколько станков, назначение которых было загадкой, два светлых новеньких стула с узкими спинками, а на краю тумбы стояла недавно открытая бутылка виски… Я уже узнавала этикетку и могла поспорить, что к утру бутылка опустеет.

Егор стоял ко мне спиной и, точно механический робот, не знающий усталости и отдыха, работал рубанком. Стародавним, не электрическим. Спина и руки блестели от пота, мышцы напряглись, и по резким движениям было ясно, что мой сводный брат зол. Тонкая стружка падала на стол, а затем скатывалась на пол, древесная пыль липла к дорогим темно-серым брюкам, раздавался монотонный скользкий и шаркающий звук, и мое сердце билось все громче и громче.

Сейчас, когда я не видела выражения лица, не ловила холод в серо-голубых глазах Егора, не впитывала его неприязнь и даже ненависть, я…

«Отец летел в командировку – да, но Павел отправился с ним только из-за тебя, Дженни. Надеюсь, ты навсегда запомнишь, кто виноват в его смерти. Я не забуду точно», – слова Егора, сказанные неделю назад, острой болью отозвались в груди. Вздрогнув, я наступила на ветку, и та коротко хрустнула.

Я не сомневалась, что сейчас он обернется…

И поздно было бежать за тридевять земель.

Егор замер, затем медленно повернул голову в мою сторону, выпрямился, небрежно положил рубанок рядом с доской и направился ко мне. Лучшего момента для молитвы и не придумать.

Челка съехала на лоб, и Егор провел рукой по волосам, убирая их назад. Это было одно из привычных движений Павла, и я жадно впитала его, позабыв об осторожности. Темно-русые волосы, тяжелые брови, глаза формы миндаля, чуть заостренный нос, квадратный подбородок… Это то лицо, на которое я мечтала смотреть вечность! И это тот человек, который непременно превратит мою жизнь в кошмар… Братья-близнецы. Один – самый добрый и лучший, а второй никогда не мог простить мне того, что однажды я перешагнула порог дома Уваровых и получила столь долгожданную любовь отца[1]. Папа меня любил. Очень.

Подхватив рубашку, Егор вытер пот с шеи и груди, отшвырнул ее и остановился напротив меня. Сейчас он выглядел старше своих двадцати лет, что было неудивительно. Горе, усталость, небритость и алкоголь добавляли еще года четыре. Горе. Странно, что оно у нас одно. Казалось, параллельные вселенные не должны пересекаться ни в одной точке.

Долгий изучающий взгляд Егора прошелся по мне с головы до ног и взметнулся вверх так хлестко и стремительно, что я качнулась. Наши глаза встретились, и я, защищаясь, вытянулась в струну и сжала кулаки. Конечно, я проиграю, но хотя бы две минуты пусть будут мои.

– Ты отвратительно выглядишь, – сухо произнес Егор, и я автоматически посмотрела на бутылку виски.

«Кто бы говорил… Я, по крайней мере, не пью».

– Мне все равно.

– Хочешь выпить? – спросил Егор, проследив за моим взглядом. На его губах появилась знакомая едкая усмешка, но через секунду от нее не осталось и следа. – Не советую, – голос прозвучал тихо и хрипло, а глаза Егора потемнели. – Алкоголь плохо влияет на детский мозг. Полагаю, вам в школе об этом рассказывали. – Ирония вспыхнула и погасла, а Егор продолжил цепко изучать меня, и увиденное ему точно не понравилось. – Иди в дом, – немного помолчав, добавил он. И, потеряв ко мне интерес, вернулся к столу и доске.

Но интуитивно я почувствовала перемену в его настроении, рубанок теперь двигался гораздо быстрее, а стружка, закручиваясь в длинную спираль, отлетала, подпрыгивая.

Метнувшись к бассейну, плотно закрыв дверь, я включила только дальний свет над водой, подошла к зеркалу и посмотрела на себя. Не имело значения, растрепаны волосы или нет, есть на носу какой-нибудь прыщик или царапина, стало больше конопушек или они навсегда исчезли… Да ничего не имело значения! Но я не хотела выглядеть жалкой. Егор не должен был видеть меня раздавленной и беспомощной.

Глаза вновь защипало от слез, отражение задрожало, но потом стало четким. Я походила на обугленную щепку, которая по каким-то неведомым причинам не догорела. Голубые глаза погасли, вокруг них образовались темные круги, щеки впали, отчего лицо казалось вытянутым, уголки губ опустились, а сами губы поблекли и даже посинели. Тощая шея, выпирающие ключицы, руки-палки и ноги-палки…

Обернувшись, я посмотрела на спокойную воду, и из прошлого донеслись слова Павла: «Дженни, если тебе понадобится хоть какая-нибудь помощь, ты всегда можешь обратиться ко мне. Ты… замечательная».

– Вернитесь, – прошептала я, обнимая себя за плечи, борясь с дрожью. – Пожалуйста, вернитесь… Папа… Павел… Это нечестно и несправедливо. Почему же я не полетела с вами?..

Сдерживать слезы уже не получалось, они требовали немедленной свободы. И я зарыдала, сначала бесшумно и судорожно, а потом громко и протяжно, погружаясь на дно тягучего горя. Есть желания, которые никогда не сбудутся, сколько не загадывай их под бой курантов, сколько не мечтай. Теперь я всегда буду одна. И пусть боль не уходит, я хочу жить вместе с ней… И больше нам никто не нужен.