…да благословит Господь землю его вожделенными дарами неба, росою и дарами бездны, лежащей внизу,

Вожделенными плодами от солнца и вожделенными произведениями луны,

Превосходнейшими произведениями гор древних, вожделенными дарами холмов вечных,

И вожделенными дарами земли и того, что наполняет ее…

Второзаконие, 33:13-16

"Боже, - проговорил он год назад, забредя случайно в белую, с проталинами на штукатурке, церковь, похожую на весенний сугроб. - Помоги мне. Видишь, какое дело…"

Бог молчал. И Николушка Чудотворец, и все святые держали глаза вкось.

"Надо чаще встречаться?.." - процедил он и, не оглядываясь, вышел на Ордынку.

Во всякой гордости чёрту много радости. Спесь дворянская, а ум крестьянский. Дурак спесивится ниже себя. На грош амуниции, а на рубль амбиции

Профессор протёр чистые стёкла и положил очки на кафедру. Лицо большого учёного то платонило, то макиавеллило. Лица семинаристов отвечали дерридово.

- Я, конечно, понимаю, что следы минувшей ночи отпечатались не только на вашем челе, уважаемый коллега, - профессор бесстрашно глянул в угол невооружёнными глазами, - но лекция состоится при любой погоде.

- О, вы читали! - блеснул умом угол аудитории. Остальные по-интеллигентски захихикали в стиле ну вы же понимаете, предвкушая стычку меж отцом и сыном.

- Наверное, вам следовало бы начать утро с пива, - жалостливо съязвил профессор, обращаясь на голос чудовища.

- А я начал с… - Не договорив, школяр смежил веки. - Чтобы не оказаться в вашем, профессор, интересном положении… Когда при любой погоде должно состояться что вам угодно.

- Молодость!.. И нелогично, - вдруг смирился отец и поправил отсутствующий галстук.

- …которая знает, когда именно может старость… - добормотал засыпающий сын.

- Логично, - крякнули довольные студенты.

Все знали, что ночью в храме сын читал Евангелие над пятиюродной тётушкой, чем возмутил отца-гуманиста в очередной раз, однако пикировка по времяпровождению молодёжи сегодня прошла прилюдно, что было уже не совсем прилично.

- Отвратительный тип! - говорил он, когда спрашивали о сыне. - Я бы ему такую… чашу!.. она бы его не миновала.

Понимая боль отца, окружающие спрашивали о сыне часто, расковыривая ему сердце, но и желая вкусить от аллюзивных ответов, а потом неожиданно переставали спрашивать. И тогда бедный отец задыхался в тишине от безразличия Вселенной, не признаваясь даже сердцу, что избалован вниманием общественности к его забубённому отпрыску.

Спроси по сути - хотел ты родить сочинителя и верующего? - он, конечно, вспомнит, как уговорил немолодую жену рожать, лелея что-то своё, потаённое, невербализуемое. Гуманисты часто верят в детей как в личное будущее.

По вожделенной сути, разумеется, никто его не спрашивал: профессор всё-таки

светило и застёгнутый человек, а вундерсын всё-таки шалопай, очевидно. Пустомеля, возможно, и притвора. Пусть разбираются.

Сын хотел в армию и за горизонт. Он усердно эпатировал пятидесятилетнего профессора, который точно знал, что армию дедовщина кровавит, за горизонтом воображаемое мечется, и сумма несоразмерна человекоэкземплярности индивидуума. Короче, и там, и там нечего ему делать. Лучше бы перестал по храмам шастать, со старухами кланяться, ещё увидит кто. Впрочем, и так все видели. Чудовище, коих уже не делают, сами берутся. Воскресенье - в церковь; посты - соблюдает; литература - житийная. Наигрыш и болтовня - позлить, только позлить отца.

Отец укорял отпрыска за несовременность и ретроградство:

- У сверстников - посты, у тебя посты. Смешно.

Сын отвечал:

- Папаня. Ты помнишь разницу между господами и рабами? Ты видишь разницу между господами и рабами?

- Один может, другой хочет, - насторожился отец.

- А почему?

- Иерархия. Что тебе?

- Проясню. Господин - знает цену, настоящую цену, сам назначает цену, сам

проверяет отчёт и сам может заплатить настоящую цену за то, что стоит этой цены…

- Многословно.

- А если сократить?

- Основы философии - это ещё не философия. Каша сияющая, quasi-интеллектуальная. Господин ставит свою жизнь! Бросается Божьим, как ты выражаешься, даром. Очень модно. "Делайте ставки, господа! У кого с собой жизнь?" Ты видишь достойный товар, чтобы так платить?

- Да, - уверенно сказал сын, опять собираясь к вечерней службе. - Жить надо так, чтобы было за что умирать. А когда не за что отдать жизнь - это не жизнь.

- Я - пас, - меланхолично обронил отец. - Quasi una fantasia. ("Почти фантазия" лат.)

- Как всегда; поговорили; цитатник ходячий.

- Нам говорить не показано, - согласился отец. - И всё-таки скажу: зря ты надеешься набегать себе вечность; в институции, куда ты собрался, всё сложно. Так сложно, что мракобесие - мягко сказано.

Профессору не хотелось видеть сына в природном круговороте героев, ставящих на кон жизнь. Он давно решил: взлёт героизма есть результат разгильдяйства. Кто спасёт младенца из огня, если дом не загорится? А дом не загорится, если все соблюдут пожарную безопасность. Герой - отмазка для лентяев: толпа с

удовольствием поклонится одному, но жить нормально всем - значит быть обществом.

А общество - уже не толпа, не масса, договариваться надо, да-с, и, следовательно,

уметь говорить, формулировать, а речь в упадке, она всё дефицитнее. Ему известно доподлинно, поскольку профессор Кутузов преподаёт практическую словесность. Что такое жить нормально? Экзерсис для фантазии, а прилюдно профессор не

фантазировал - он не политик, не писатель, он учитель высшей школы, высшей пробы, носитель тайны: поставщик уловок текстопорождения.

Разумеется, не хотелось и гибели сына: жена расстроится, похороны, а кошмары бальзамирования! и место на кладбище, поминки, девятый день, сороковины!

Профессора ужасно раздражали эти троекратные поминки. У нас ведь не помянешь три

раза - не то что православные бабульки-соседки, - учёные коллеги с кашей съедят, прямо на пыльной кафедре. Профессор вздрагивал при мысли, что надо трижды вынимать и прятать посуду.

Он ненавидел обряды за их интеллектуальную мелкотравчатость. Любая конфессиональность должна знать своё место на книжной полке или в ином специально отведённом месте. Извините, наступил двадцать первый век, а центральная антиномия (созданы или произошли?) и в двадцатом страшно утомила профессора своей надуманностью. Кошки скребли по сердцу, пока мотивировал