1537 год — 04 сентября, Москва

Он нехотя вошел в комнату, куда его вежливо затолкали, сняв с Ивановской колокольни. Не совсем его, конечно, а мальчика лет семи со странным именем Тит, каким он являлся уже добрую неделю. Погиб и воскрес. В другом месте, в другом времени, и в другом теле. Причем, судя по всему, старого хозяина отправили куда-то погулять. Разве что воспоминания да кое-какие двигательные и речевые навыки остались. А то бы было совсем тяжело.

— Мама, — насмешливым тоном произнес дерзкий мальчик, — ты хотела меня видеть?

Рыжеволосая женщина в дорогой одежде вздрогнула и резко повернулась, явив ему грозный вид своего красивого лица.

— Почему ты убежал? — С раздражением процедила она.

— Потому что хотел посмотреть на город, — невозмутимо ответил Иван.

— Тебе не престало лазить по колокольням! — С нажимом произнесла она.

— Почему?

— Потому что ты Великий князь!

— В самом деле? — Криво усмехнулся малыш и, кивнув на людей, что фактически приволокли его с колокольни, продолжил. — А мне показалось, что холоп.

— Ты еще мал, — дрогнувшим голосом ответила мать.

Признаться, она не знала, что делать. Десять дней назад ее старший сын упал в Успенском соборе, потеряв сознание. И очнулся лишь на третьи сутки. Но уже совсем другим человеком. А главное — все это действо проходило на глазах митрополита Даниила. Религиозный символизм для глубоко мистического мышления тех лет просматривался сходу. И как со всем этим быть?

— Я хочу с тобой поговорить наедине, — произнес сын, выдергивая ее из задумчивого состояния.

Она кивнула. И люд, что имелся в этом помещении, спешно удалился, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Иван Васильевич едва заметно улыбнулся. Первый шок прошел и теперь он откровенно радовался тому, как все замечательно сложилось. Он не только не умер, но и теперь его ждала новая жизнь! Да, в древности. Да, в сложной ситуации. Но могло сложиться все намного хуже. В общем, Иван Васильевич уже не рефлексировал, всецело утонув в этой новой реальности и жизни своего реликтового тезки…

— Ты изменился, — произнесла она, когда последний слуга покинул помещение.

— Это плохо?

— Не знаю… — покачала Елена головой. — Непривычно. И не понятно.

— Мне тоже. Неисповедимы замыслы его. — Произнес Иван и перекрестился.

— Истинно так, — неохотно кивнула Елена. — О чем ты хотел поговорить?

Вместо ответа Иван сделал несколько быстрых шагов и ногой пнул дверь, открывающуюся наружу. С той стороны донесся удар, всхлип и быстро удаляющиеся шаги. После чего, помедлив несколько секунд, он обернулся и, смотря прямо матери в глаза произнес:

— Ты знаешь, что тебя собираются отравить?

— Кто? — Спросила, подавшись вперед мать. Ее глаза сверкнули льдинками, а все лицо напряглось. Видимо она подозревала чего-то подобного.

— А кому это выгодно? Князя Старицкого недавно голодом заморили. Князя Дмитровского еще ранее той же дорогой отправили к Всевышнему. Так что сейчас между Шуйскими и престолом стоим только мы с братом, да сын Старицкого. Умрешь ты — нас всех передушат как кутят.

Елена Васильевна Глинская внимательно посмотрела сыну в глаза. Спокойный, уверенный взгляд. В чем-то даже дерзкий. Так дети не смотрят. Да и размышления, правильные, но совершенно не характерные для его лет. Это был первый их разговор после того происшествия в церкви. До того он все больше отмалчивался или отвечал односложно, был замкнут и даже как-то нелюдим. Теперь оттаял. Да так, что мать оказалась в ступоре, не понимая, как на все это реагировать.

— Ничего больше сказать не хочешь? — Наконец выдавила из себя Елена Васильевна после затянувшейся паузы.

— Я предлагаю занять Шуйских выгодным делом, чтобы они промеж себя передрались, — сказал Иван. Он не желал никак объяснять свое преображение. Мистическое сознание обитателей XVI века придумает все намного лучше и понятнее для них. Главное, что во всей этой истории религиозного символизма полные штаны. Позитивного, разумеется. — Главное сейчас отвлечь их и спасти твою жизнь, а вместе с тем и нашу с Юрой.

— Каким же делом ты их хочешь занять? — Нехотя спросила Елена Васильевна…

Разговор затянулся на полчаса. А когда сын ушел она отправилась к своей матери и долго с ней раскладывала мысли по полочкам. И чем дальше, тем сильнее погружаясь в тоску и грусть. Ведь, если отбросить тот факт, что Иван ребенок, вещи он сказал ей очень дельные… и страшные. Да и вообще знатно встряхнул, вернув на землю.

Великий князь же обрел полную свободу действий в пределах Кремля. В конце концов, что такого, если он желает осмотреть свою столицу с высоты колокольни? Да и доступ к книгам дорого стоил. Если уж ему предстоит тут жить, то нужно как можно скорее разобраться с местной письменностью и уровнем знаний…

1537 год — 2 декабря, Москва

Государь и Великий князь Московский и Всея Руси Иван Васильевич вошел в Грановитую палату Кремля со всей возможной важностью. Ребенок ребенком, но надулся, словно взрослый. Прошел к своему креслу. Сел и окинул взглядом бояр.

Рядом, по правую руку встала его мать — Елена Васильевна Глинская, являющаяся, по совместительству, еще и регентом. За ней на полусогнутых — изрядно робеющий писарь с бумагами.

Иван взглянул на маму и молча кивнул.

Она взяла у писаря несколько бумажек и вышла вперед.

— Собаки злобесовы, — начала она, — из Ливонии и Ганзы совсем нашу торговлишку задушили. Товары берут за бесценок, так еще и без уважения.

— То нам известно! — Подал голос Иван Васильевич Шуйский, а Великий князь отметил — остальные бояре помалкивали, отдав всю инициативу Шуйским. Хреновый диагноз, говорящий о многом.

— А известно вам, что Гроссмейстер Ливонского ландмейстерства Тевтонского ордена издал приказ по землям своим — не пускать мастеровой и прочий ученый люд на Русь? В том он и от Ганзы поддержки добился, и от Литвы, и от епископства Рижского, и от Дерптского. А коли кто пойдет, то задерживать да судить. И коли дойдет до того, то и головы рубить, дабы даже не помышляли.

— Пес! — Констатировал, выплюнув с особым омерзением это слово Василий Васильевич Шуйский, названный за немногословие Немым. Прочие бояре его охотно поддержали, породив всплеск экспрессивной лексики самого подзаборного формата.