Звучит неправдоподобно? Но тогда вы ничего не смыслите в театре. Чем безумнее вымысел, тем правдоподобнее он на сцене, для того и театр. Я боялся только одного, что меня опередят. Ночами я набивал текст на машинке в кабинете завлита. Сперва персонажи меня не слушались, но потом – слово за слово – ожили; стали отвечать мне и друг другу; пустились в разговоры. Тогда-то над машинкой возник полупрозрачный шар. Точно такой же, какой я видел над сценой. С каждой страницей он становился все глубже и прозрачнее. Тени на его поверхности смеялись и жестикулировали, и не слушались меня. Когда под утро по коридору шаркал старик-пожарный, мне приходилось уговаривать их вернуться. Каждую ночь я только смотрел и посмеивался. Я только смотрел и записывал.

Через месяц пьеса была готова. Это была история из 90-х. Герой, студент, бросает университет и идет торговать на улицу книгами. На книжном развале, над томиком Рембо или Пастернака, он знакомится с девушкой (здесь артисты могли почитать стихи). Дочка дипломата, она неожиданно отвечает ему взаимностью. Роман длится недолго, вскоре девушка уезжает к папе (который уехал в Париж работать). Перед отъездом мой несчастный герой дает девушке слово, что заработает и приедет. Однако через год, когда она возвращается, перед ней другой человек. Он спился, он на грани безумия. Будучи девицей, не лишенной героизма, она решает вытащить его из бездны. Второе действие, сцена на набережной Сены. Знаменитые книжные развалы. Играет гармошка. Счастливый, хотя и потрепанный герой расставляет томики. Сцена вторая: жена приносит термос и бутерброды. Она в белом плаще… достает из сумки… или из белого халата… Тут, собственно, должен поработать художник, чтобы зритель понял, что действие происходит не в Париже, а в голове моего бедного друга, который просто разговаривает с собственными призраками. В сумасшедшем доме то есть.

А что, история вполне в духе того времени.

Я отпечатал пьесу и наведался в литчасть. Я пришел как бы с улицы, случайно – представившись выпускником литературного вуза, и оставил у секретаря рукопись. В том, что меня никто не узнает, я не сомневался, ведь я был человек-невидимка. А спустя неделю перезвонил. Встреча состоялась в кабинете без окон, в полумраке настенных светильников, где за необъятным столом с хорошо знакомой мне, западающей на “ж” машинкой – сидел завлит. Он напоминал старую птицу в накрытой одеялом клетке. Папка с моей пьесой лежала у него под рукой. Разговаривая, он выпячивал губы, как будто просил угостить его. Папку он ласково поглаживал. Кажется, он был доволен и едва не мурлыкал.

Кого из артистов вы видите на главные роли, мягко поинтересовался он. Я ответил, что полностью доверяю театру. Завлит удовлетворенно откинулся в кресле: так-так. Хотя… – неуверенно начал я. Завлит наморщил лоб. Если вам интересно, то на роль героини… Тут я сделал вид, что вспоминаю. Это написано как бы с ее голоса, добавил я. Ну, вы понимаете – драматургу это важно. Кстати, для людей моего поколения этот образ многое значит. И если мы хотим привлечь молодую аудиторию, то… а, впрочем, как знаете.

Разговор случился весной, тогда же были подписаны бумаги, а через месяц я получил гонорар – в окне с железной ставней, где до этого получал зарплату. Это были баснословные даже по тем временам деньги, и я решил, что пора выходить из тени. Ты достаточно времени провел в роли призрака, теперь ты автор, драматург академического театра. Имя на афише, интервью, слава… Нет-нет, за кулисами оставаться больше нет смысла. Но как вернуться к обычной жизни?

Уволившись в конце сезона, я снял в соседнем доме комнату и зажил с театром, что называется, “через стенку”. Летом начались репетиции, и уже в августе мы вышли на малую сцену. Но девочка из фильма стала моей раньше. У меня был коньяк, и после репетиции я решил заглянуть к ней в гримерку. Она слушала мое признание, всматриваясь через окно в улицу и только изредка на меня поглядывая. Я долго потом помнил этот взгляд: удивленный и немного насмешливый. Взгляд, за которым прятался страх быть обманутой. Холодные тонкие губы, запах коньяка, сухие пальцы, вслепую скользящие по моей щеке, – так началась наша история, а может быть, кончилась, не знаю.

…Это был успех с охапками цветов и овациями, а потом восторженной критикой и гастролями. Помолодевший, словно сбросивший с плеч и Шекспира, и Островского, старик-режиссер не выходил – выбегал на поклоны. Но театр есть театр, и все, что он дарит тебе, он же и забирает. После премьеры девочка из фильма стала жить со мной в моем узком, похожем на старые напольные часы, доме с такими высокими окнами, что зимой казалось – снег падает прямо на паркет. Спустя годы, когда отрезан и выброшен немалый кусок жизни, я пытаюсь вспомнить, кто собирался тогда в нашей комнате. Где они сейчас, начинающие актеры и постановщики, гении и кутилы? Молодые режиссеры, юные критики? А через год режиссер умер. Новый главный перетащил спектакли своего театрика на большую сцену, а постановки классика потихоньку выпихнул. Так же он поступил и с нашим спектаклем. Моя семейная жизнь развалилась тоже, ведь новых пьес, о которых мечтала жена, больше не предвиделось, да и сам я не смог бы написать такую пьесу, ведь тогда я был влюбленным человеком-невидимкой, а теперь стал Драматургом, женатым на актрисе. Я был счастлив и без спектакля, и без театра. Но она? Тут-то и подвернулся Сверчок, ее давний приятель. Поезжайте на море, в Южную Азию, сказал он. Придешь в себя, успокоишься. Все обдумаете. И мы, два растерянных, раздавленных существа, приняли решение. Мы отправились за тридевять земель за химерой если не счастья, то хотя бы покоя, и несколько дней были действительно счастливы: как в первые дни нашей жизни. Но потом случилась катастрофа и цунами уничтожило то, что мы только-только начали восстанавливать. Обессиленные и опустошенные, и даже зачисленные в пропавшие без вести, мы вернулись в холодную Москву, но что может быть страшнее, чем вернуться к тому, от чего ты сбежал?

Ничего не сказав, жена просто исчезла из нашего дома, а затем из театра. Через несколько лет я узнал, что она вышла замуж и переехала, и что ее избранник никак не связан со сценой. Прима в каком-то сибирском театре, то же подтвердил и Сверчок, доставшийся мне в друзья по наследству. Значит, ее мечта сбылась. Но почему так тоскливо на душе, когда я говорю об этом?

Я писал сценарии для сериалов и рекламы и забыл о театре, но, оказавшись на знакомой улице, заставлял себя прочитать афиши. Судя по названиям спектаклей, театр продолжал катиться в пропасть. Так прошло еще несколько лет, пока писатель Саша не написал роман и наша история “Актрисы и Драматурга” снова преобразились, теперь уже в книге. Но была ли она, наша история? Ночи, когда я запирался в кабинете и стучал на машинке, и когда светился шар? Ее рука, которую я сжимал, когда мы выходили на поклоны? Прошлое смешалось бы окончательно, если бы не Восток. Неожиданно для себя я стал регулярно наведываться на берега его желтых рек, где и мы когда-то бродили, и мы когда-то любили. Одну за другой я объездил индокитайские страны, а потом погрузился в Тибет и Индию. Отношение к жизни людей в этих краях примирило меня и с собой, и с действительностью. Задолго до Шекспира здесь открыли, что мир и есть театр, жизнь и есть спектакль. Который не заканчивается со смертью, а начинается снова, только в других костюмах и декорациях, на другой сцене. Театр, который когда-то стал для меня жизнью, возродился снова. В этом всемирном уже театре я перестал быть человеком-невидимкой, я стал актером. Свою роль этот актер хорошо знал, играл спокойно и уверенно, ведь если ты живешь, значит, играешь, а если играешь – то зачем-то этот спектакль нужен? Кто-то его поставил? Не в пустом же мы зале? Точно по пословице “нет худа без добра” я нашел на Востоке то, что когда-то потерял в театре. Как будто на другом конце света, на краю Индийского океана, куда когда-то упала волна и закончилась наша история – она не закончилась, а началась на другой сцене. На этой сцене скрывалась отгадка не только того, что произошло в прошлом, но отгадка самой жизни. Того, что я считал безвозвратно утраченным – и что на самом деле никуда не исчезло, а переместилось в будущее. Так вот что такое театр, вот что такое сцена! А может быть, я просто хотел начать жить заново.