О, Митра, Полуночный Бог, здесь, где приносят в жертву огромного быка,

Взгляни на детей твоих во мраке. О, прими нашу жертву!

Множество путей ты проложил — и все они ведут к Свету!

Митра, наш бог, ты ведь тоже воин, научи нас правильной смерти!

Хвалебная Песнь Митре (гимн XXX легиона, ок. 350 г. от Рождества Христова)

Редьярд Киплинг

В ПРОШЛОМ

Алессио Браманте — школьник

Джорджио Браманте — его отец, археолог

Лео Фальконе — начальник отдела полиции

Артуро Мессина — комиссар полиции, начальник Лео Фальконе

Лудо Торкья, Тони Ла Марка, Дино Абати, Сандро Виньола, Рауль Белуччи, Андреа Гуэрино — студенты Джорджио Браманте

В НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ

Дино Абати — бездомный

Рафаэла Арканджело — подруга Лео Фальконе

Орнелла ди Бенедетто — смотрительница церкви Успения Святой Марии

Беатрис Браманте — бывшая жена Джорджио, мать Алессио

Сильвио ди Капуа — помощник Терезы Лупо

Ник Коста — детектив, агент римской полиции

Кристиано — биолог, специалист по первичноротым беспозвоночным (червям)

Эмили Дикон — подруга Ника Косты

Лео Фальконе — начальник отдела полиции, начальник Ника Косты и Джанни Перони

Пино Габриэлли — смотритель Малого музея чистилища

Лоренцо Лотто — аристократ с левацкими взглядами, владелец газеты

Тереза Лупо — главный патологоанатом

Артуро Мессина — отец Бруно, в свое время с позором уволенный из полиции

Бруно Мессина — комиссар полиции, начальник Лео Фальконе

Джанни Перони — агент полиции, друг Лео Фальконе

Роза Прабакаран — младший агент полиции

Принцивалли — начальник отдела полиции

Джудит Тернхаус — археолог

Энцо Уччелло — уголовник, освободившийся после отсидки

Мальчик стоял там, где обычно останавливался в этот утренний час, — на площади Рыцарей Мальтийского Ордена, в самой верхней точке Авентинского холма[1], недалеко от дома. Алессио Браманте был в новеньких очках, полученных вчера в качестве подарка на день рождения, и именно сквозь них он пялился в тайную замочную скважину, пытаясь понять, что открылось его взгляду.

Площадь располагалась всего в паре минут ходьбы от парадной двери его дома и на таком же расстоянии от начальной школы имени Святой Цецилии, так что этот поход он совершал ежедневно вместе с отцом — человеком строгим и серьезным, который потом возвращался тем же маршрутом, а затем шел в университет. Обычный утренний маршрут был теперь настолько знаком Алессио, что он мог проделать его с закрытыми глазами.

Мальчику очень нравилась эта площадь, она всегда казалась ему словно вышедшей из волшебной сказки и не имеющей никакого отношения к Авентино — холму, где обитают обычные мужчины и женщины, которых встречаешь повседневно.

Вдоль белых стен с египетскими обелисками и гербами великих и известных родов росли пальмы и огромные сосны. Творение знаменитого мастера Пиранези[2]— так рассказывал отец, — который, подобно всем великим римским мастерам прошлого, был столь же прекрасным архитектором, сколь и выдающимся рисовальщиком.

Алессио очень хотелось бы встретиться с Пиранези лично. У него сложилось выпуклое представление об этом человеке: высокий и сухопарый, всегда погруженный в задумчивость, с темной кожей и пронзительным взглядом, с тоненькими нафабренными усиками, которые лежат на губе как нарисованные. Большой выдумщик и забавник, прямо-таки клоун, он заставлял людей смеяться, играя образами разных предметов. Мальчик уже решил, что, когда вырастет, станет устраивать на этой площади представления и сам будет их вести, одетый, так же как отец, в строгий темный костюм. В представлениях будут участвовать слоны и небольшая процессия актеров, одетых в костюмы комедия дель арте[3], танцующих и жонглирующих шарами и булавами под веселую музыку маленького оркестрика медных духовых.

Все это случится потом, в какой-то момент, в сером месте, именуемом будущим, которое проявляет себя понемногу, день за днем. Так из всепоглощающих туманов, что иной раз окутывают Авентино зимой, появляется нечто, превращая его в мир привидений, совершенно незнакомый, полный тайных, ускользающих звуков и невидимых существ.

В таком тумане и слон может спрятаться, думал фантазер. Или тигр. Или еще какой-нибудь зверь, какого никто не смог бы выдумать — кроме, конечно же, Пиранези в один из самых мрачных моментов его вдохновения. И тут мечтатель вспомнил, что сказал отец всего несколько дней назад — правда, не слишком сердито. Не так уж и сердито.

«Чрезмерно развитое воображение никому еще не приносило пользы».

Да никому это и не нужно в такой день, совершенно не нужно. Середина июня, великолепное теплое и солнечное утро, и пока еще не заметно ни малейших намеков на ту адскую жару, которая обрушится с чистого и ясного неба еще до наступления августа. В этот момент в мечтах Браманте еще оставалось место для одного-единственного чуда, которое он всегда настоятельно желал увидеть перед тем, как войти в школу Святой Цецилии и приступить к занятиям.

— Алессио! — вновь позвал отец, чуть более строгим голосом.

Он понимал, о чем сейчас думает родитель. Ну конечно, ему уже семь, для своего возраста он очень высок и силен и уже слишком большой для подобных игр. И к тому же несколько — как это сказал отец? — своеволен и упрям.

Придумщик уже не помнил, когда отец впервые показал ему эту замочную скважину, но уже тогда сразу понял, что это их общая тайна. Время от времени к зеленой двери подходили другие люди и тоже заглядывали в щель. Иногда на улице останавливалось такси, из него на минутку выскакивали несколько ошалелых, бестолковых туристов, и дальнейшее казалось Алессио сущим грехом. Он считал, что это своего рода интимный ритуал, о котором известно лишь немногим, тем, кто жил на Авентинском холме, и о котором не следует говорить никому.