Валерий Столыпин

Всё по-взрослому

Осенних чувств метаморфозы

Стынет в озере вода,

Наступают холода,

Да стыдливо раскраснелись клёны…

Улетает в никуда

Дней коротких череда,

Только ветра в проводах глухие стоны…

То ли — иней, то ль — роса,

Серебринка — в волосах,

И суставы на погоду тянет…

Зреют ливни в небесах,

Кружит осень лета прах,

Ничего не жду, она опять обманет…

Лилия Скляр

Осенью Егора частенько накрывало вуалью необъяснимого настроения с привкусом пряной грибной сырости и лихорадочным оживлением удивительно приятного возбуждения. Его воспоминания пахли ностальгической грустью, неоправданными надеждами, смутными желаниями и чем-то ещё до одури приятным, щекочущим нервы, обостряющим восприятие действительности и рефлексию интуиции.

Осень всегда удивительна. Казалось бы — сезон начала конца, когда всё вокруг замирает. А на душе светло. Время контрастов, когда тонко чувствуешь запахи, вкусы, ярче обычного воспринимаешь красоту окружающего мира, когда неожиданно вспыхивают давно забытые переживания и эмоции, душа предвкушает явление чуда, не важно, какого, и так остро волнует магия огня.

А как уютно становится дома. Опять же любовь: не роковая вспышка — самое настоящее чувство. Которое было.

Было.

В памяти Егора всплывали фонари, тускло мерцающие в тёмных обветшалых дворах, коты, противно голосящие в глухих подворотнях: от холода, голода и неразделённой любви, которую им предстояло, во что бы то ни стало завоевать в кровавых стычках с другими пылкими претендентами, чтобы доказать свою состоятельность.

Отчего-то котов было особенно жалко.

Начало студенчества было ознаменовано зубрёжкой, скудным рационом питания, сумбурными встречами в тесных комнатках общежития, лихими скандальными попойками, несовместимыми в принципе случайными компаниями, телефонными звонками в никуда, лишь оттого, что тоскливо и грустно: он совсем один в большом чужом городе. А внутри пустота.

Чего искал, о чём думал? Странное чувство, будто всё это происходило не с ним.

Потом в его серых буднях появилась она, Вероника Евгеньевна, женщина-праздник, преподаватель экономики: худая, нереально невесомая женщина с утончёнными чертами лица, невероятно чувствительной кожей и скульптурными пропорциями тела. Импульсивная, темпераментная, удивительно эмоциональная, с избыточно уязвимой психикой и лирическим восприятием всего на свете, но такая желанная, такая вкусная, просто дух захватывало.

У неё была малюсенькая комната в коммуналке. С телефоном, доставшимся от прежнего жильца, служащего в прокуратуре. Наверно про телефон и номер попросту забыли.

Проводная линия коммуникации была для любовников, которым приходилось строго соблюдать тайну, чтобы не нарушать нормы морали, буквально дорогой жизни.

Они дышали друг другом.

Долго дышали, глубоко.

— Мне так хорошо, когда представляю, что ты набираешь мой номер (не просто так, потому что соскучился), как приветливо, немного иронично, совсем чуточку, улыбаешься в трубку. Не знаешь, с чего начать. А я знаю! Знаю, о чём ты думаешь. И чего хочешь, причём всегда — тоже знаю. И я этого хочу. Можешь убедиться, потрогать. Я от тебя ничего не скрываю. Потому что люблю!

Неожиданно-долгожданная близость с женщиной на целых десять лет старше под плакучие аккорды гитарных струн, под трогательно проникновенный голос прекрасной исполнительницы, доступной лишь для него одного, до невменяемости родной и нежной, был волшебным началом по-настоящему взрослой жизни.

Такое не повторяется. Никогда!

Судьба не позволила сказке длиться вечно, хотя душа не соглашалась поставить точку.

Обстоятельства оказались сильнее чувств.

Была ли это любовь — кто знает! Наверно подобные сюрпризы необходимы для духовного и физического развития и не лишены смысла.

Память не зря настойчиво возвращала Егора к этому знаменательному событию, неизменно привязывая давно пережитые ощущения к тем, что будоражат тело и душу здесь и сейчас.

Сердце реагировало на нечаянные ассоциации мгновенным выбросом адреналина, бешеной пульсацией крови, головокружительным послевкусием с разнообразными оттенками беспричинной, но весьма характерной чувственности.

Иногда Егору казалось что осень — разновидность счастья с мистическим подтекстом, которое сложно объяснить словами, но можно прочувствовать.

В сложных жизненных обстоятельствах Егор обычно бросал в воздух монетку. Этому тоже научила Вероника Евгеньевна.

Пока серебряный диск вращается, переживаешь, сомневаешься, предпринимаешь попытку силой мысли остановить её в нужном положении и надеешься на благосклонность судьбы. Важно без тени сомнения принять знак как руководство к действию и верить — всё будет хорошо. Dum spiro spero: пока дышу — надеюсь.

— Со мной нет никого, — рассуждал Егор, ожидая автобус, который должен вот-вот привезти с полевых работ жену, — я опять абсолютно ни с кем, потому что не с кем, потому что мне никого больше не надо, потому что меня (таково предчувствие) предала самая родная, самая близкая женщина на свете. Вокруг пустота, вакуум, в котором хочется раствориться без остатка: перестать дышать, прекратить быть. Как же больно говорить о любви в прошедшем времени!

Очень странно, что ностальгия остро проявилась именно теперь, в разгар золотой фазы осени, самого любимого и памятного времени года.

Началось это тремя неделями раньше, в начале сентября, когда Рита отправилась с третьекурсниками на помощь селянам в уборке картофеля.

Это ежегодное мероприятие было обыденным, привычным. Преподаватели отвечали за своих студентов не только в стенах alma mater. Картошку рыли даже профессоры и доктора наук.

Так было всегда.

Или почти так.

Во всяком случае, в их семье картофельные баталии не были драматическим событием.

Егор вызвался проводить жену до автобуса. Разлуки он переносил тяжело всегда.

Прощание было оживлённым. Институтское начальство не поскупилось: заказали духовой оркестр, потрясающе эффектно исполняющий чарующие вальсы.

— Давай покружимся, Рита. Есть повод, я уже скучаю.

— А давай! Согреемся, вспомним молодость. Мной ведь ещё можно увлечься, да?

— Ещё бы! Ты, Риточка — сама жизнь!

Группа отъезжающих состояла в основном из девочек: очаровательных, худеньких, бойких.

— Совсем как тогда, — подумал Егор, вспомнив некстати ту волшебную осень и Веронику Евгеньевну в ней. Их близость тоже вызревала на картошке. Вот только вальсов в их жизни не было, потому, что приходилось соблюдать инкогнито.

Спали студенты вповалку на грубо сколоченных нарах. Сентябрь охапками рассыпал затейливо разрисованные абстрактными узорами листья, а в молодых телах ни на минуту не прекращалось буйное цветение, которому не были помехой ни дожди, ни холод, ни липкая грязь, ни скудное питание.

Желание причинить хоть кому-нибудь радость будоражило Егору душу. Пусть не саму радость, её предвкушение: блаженный трепет в ожидании пугливого чуда, лихорадочное возбуждение, волнительный азарт, чувственную дрожь. Каждому в юности хочется не тлеть, а гореть.

Как все в его впечатлительном возрасте, юноша бредил желанием любить. И ведь было кого. А приглянулась она, Вероника Евгеньевна.

Учительница вела