Пролог

Выполняя указания командора, Григорий Родимцев поспешил к кастеляну. Гриша совершенно не имел ни малейшего понятия, как его найти, потому пришлось расспрашивать сержанта, стоящего на посту у входа в башню донжона. В конце концов, Родимцеву пришлось подняться по винтовой лестнице на средний уровень этой башни, где и размещались покои кастеляна. А покои командора, как поведал словоохотливый сержант, находились еще выше, под самой дозорной площадкой. Впрочем, с командором Григорий уже пообщался внизу. И теперь его интересовал кастелян, который должен был выдать новое обмундирование.

Кастеляном оказался сухонький морщинистый старичок, которого звали Бернар Бертье. Когда Григорий передал приказ командора выдать ему новые плащ и сюрко, этот Бернар достал из-под своего стола самую настоящую книгу учета и начал искать запись, когда Грегору Рокбюрну выдавалась одежда, сильно напоминая въедливого бухгалтера. Потом он нашел записи и проскрипел:

— Ну вот, совсем недавно вам, молодой человек, уже выдавалась одежда. Вы ее изгваздали всего за три месяца. Это никуда не годится. Непорядок нужно пресекать. А потому, советую вам молиться усерднее, думая, при этом, об аккуратности. И я обязательно доложу командору о том, что вы слишком быстро привели форму в негодность. Вот, возьмите эти бирки и идите на склад. Там все и выдадут.

Кастелян протянул большую бирку, вырезанную из кожи в форме креста, и еще одну, поменьше. На складе, который оказался в подвале башни, Григорию сержант выдал чистые плащ и орденский сюрко, а грязные забрал. Потом все обитатели крепости засуетились и побежали в замковую церковь на молитву. После чего в трапезной всех накормили ужином. Потом следовало еще идти и молиться на ночь. После этого нужно было идти спать. Но, Григорий вспомнил о своем оруженосце и пошел проверять, как устроился Мансур. Оказалось, что вполне неплохо. Все видели крест, нарисованный на его железной шляпе. И никто даже не спросил, крещенный он или нет. Только старший сержант отругал, что одет не по форме. Мансура записали в книгу сержантов и выдали ему форму: плащ и орденский сюрко оруженосца.

Братья-рыцари спали не в казарме, а в кельях, как в настоящей монашеской обители. Размещались они в каменном двухэтажном здании, пристроенном к донжону цитадели. Правда, кельи эти не имели дверей и располагались вдоль длинной открытой галереи, так что уединиться тут особенно не получалось. Тем более, что по галерее мимо кельи все время кто-нибудь проходил в отхожее место и обратно. Но, Григорию кое-как удалось заснуть на чистом белье, постеленном заботливыми сержантами-слугами поверх соломенного тюфяка. Монахи-рыцари жили в кельях по двое, но на этот раз Грише повезло, что ему не подселили никакого соседа. Из-за потерь личного состава, да и по причине того, что отряд Рене Дюрфора отбыл из крепости к Тамбурону, половина келий пустовала.

Проснулся он, к счастью, как только в хозяйственном дворе внешней крепости заголосили петухи, иначе рисковал бы не успеть на утреннюю молитву. Слова командора о том, что нужно молиться всю ночь перед походом, Григорий благополучно пропустил мимо ушей. Впрочем, никто и не спросил, молился он ночью, или нет. Похоже, многие тут только делали вид фанатично верующих, а на самом деле являлись самыми обыкновенными людьми. Правда, были и такие, которые на самом деле бесконечно бормотали молитвы и падали на колени, неистово крестясь. Но у этих, как решил для себя Родимцев, понаблюдав за ними, скорее всего, немного поехала крыша от долгой службы и затворничества.

Как бы там ни было, а ему надлежало принимать командование отрядом. Во время утренней трапезы сержант принес ему список бойцов, с которыми предстояло идти на выручку Рене Дюрфору и его людям. Пока все не разошлись по кельям после завтрака досыпать, Григорий вышел на середину трапезной и огласил список, осмотрев свое маленькое войско, занятое едой, и повелев всем бойцам собраться за пределами цитадели, во дворе замка.

Все братья-рыцари из списка, который написал сам командор, оказались настоящими ветеранами. Самым младшим было лет сорок, а самым старшим — под шестьдесят. Командор не зря говорил о том, что в замке остались только пожилые рыцари. Скорее всего, Грегор Рокбюрн хорошо знал этих людей, но для Григория Родимцева, нечаянно оказавшегося на месте этого молодого парня, каждый из них казался загадкой. Имена их ничего не говорили ему. Во всяком случае, он не знал, признают ли седые ветераны в нем своего командира? Пойдут ли за ним? Будут ли выполнять команды в бою? Пока Родимцев при помощи Мансура облачался в свой кольчужный доспех, он думал о том, что на сплочение отряда времени уже и не будет. А ведь от взаимодействия бойцов в отряде во многом зависит успех их похода.

Командор тоже пришел на место сбора. Он дал приказ, и сержанты затрубили в рога, сзывая всех тех, кому надлежало ехать к построению. Все ветераны были извещены, но готовились медленно. Родимцеву показалось, что они нарочито никуда не торопятся. Возможно, они просто все еще сильно хотели спать, зевая на ходу, потому что рассвет еще только начинал просветлять небо лучами встающего солнца. Наконец, братья-рыцари стали строиться во дворе со своим походным снаряжением, с оруженосцами и с запасными конями.

Сам Родимцев стоял рядом со своим конем Антонием, стараниями Мансура, накормленным и ухоженным. После того, как Адельгейду он отвел в монастырь, пегая лошадь девочки досталась ему в качестве запасной. Григорий облачился в новенький добротный форменный плащ и в чистый орденский сюрко с большим красным лапчатым крестом. Чувствуя себя среди других тамплиеров вполне уверено, он готов был оказаться наедине со своим отрядом. Он пристально вглядывался в суровые и покрытые шрамами бородатые лица братьев-рыцарей. Некоторые были выше его самого, а какие-то превосходили Григория в ширине плеч. Тем не менее, никто из них не роптал и не возмущался, что им назначили командиром именно Грегора Рокбюрна. Из чего Григорий сделал вывод, что кое-какой авторитет в обители храмовников у парня, то есть у него самого, имелся.

Все эти воины служили в ордене во имя Христа. Так они говорили. Но, по их лицам было понятно, что, на самом деле, они жили войной. И война давала им смысл жизни и стала уже за долгие годы служения их образом существования. Война сделалась неотъемлемой частью их натуры. Она была для них и печалью, и радостью. Она была их работой и их досугом. На войне они мужали и на