Джулия появилась в обсерватории в начале весны. В отличие от смены времен года ее появление не прошло незамеченным.

Птицы на горе заливались трелями, низкие заснеженные пики приобрели прозрачный цвет яичной скорлупы. Воздух потеплел и истончился — теперь подъем на высокую площадку занимал гораздо больше времени. Ученые, отдуваясь, карабкались на гребень, где были установлены телескопы. И вот на горе появились первые туристы.

В небе кружились ястребы, а ниже, на поворотах дороги, капоты автомобилей, преодолевающих подъем, с равными промежутками времени вспыхивали на солнце. Часом позже окна помещения, где располагался персонал, начинали дрожать от гула двигателя первой из машин, медленно въезжавшей на стоянку.

Здесь были влюбленные парочки, полные семьи, дети, путешествующие с отцом, и дети, прибывшие с матерью, стайки детей в сопровождении какого-нибудь экспрессивного взрослого, и группы взрослых в компании единственного молчаливого ребенка. Туристы радовались окончанию пути. Многие приехали сюда из самого Сан-Франциско. Все они были городскими жителями, и небольшая покупка в сувенирной лавке примиряла горожан с долгим и изнурительным подъемом на гору. Кроме того, наверху располагались туалеты и кафетерий. И только под конец дети тащили упирающихся взрослых посмотреть на телескопы.

Туристы и не подозревали, что, взобравшись на гору, сами становились объектами наблюдения. В ожидании наступления ночи астрономы и обслуживающий персонал могли заниматься чем угодно — работать, спать, читать или общаться. Когда весна принесла туристов на гору, персонал занялся разглядыванием пришельцев через зеркальные окна гостиной, в которых туристы могли видеть только собственные отражения.

На первых порах Ломакс очень смущался, ловя взгляды незнакомцев, обращенные на самих себя. В этом было что-то от подглядывания за чужим любовным свиданием. Жесты, которыми люди обменивались со своими отражениями, не предназначались для посторонних глаз, они были стремительны и неосознанны. Но прошла пара месяцев, Ломакс привык и уже без всякого стеснения разглядывал туристов.

Ученых, оторванных от дома в течение недель, а то и месяцев, успокаивало зрелище препирающихся семейств, а женщины вызывали живой интерес. Мужчины обсуждали их одежду, волосы и ноги. Итальянца особенно волновали ноги.

— Ах нет, Боже мой, вы только поглядите на эти пальчики! — стонал он, разглядывая женщину во вьетнамках.

— Ага, а вот и ее симпатичная дочка… Как же ей не хотелось ехать сегодня в обсерваторию. Куда интересней лежать у бассейна в крошечном бикини. До чего же обидно натягивать на себя всю эту одежду, — со знанием дела комментировал русский.

Некоторые ученые глазели на симпатичную девочку-подростка, но большинство дремали или читали. Англичанин мрачно уставился на последний выпуск «Астрофизического обозрения», лежащий, увы, на коленях соседа. Кто-то писал письмо домой. Кто-то раскладывал пасьянс из потертой колоды карт.

— Первый сексуальный опыт у нее еще впереди. Она мечтает об этом событии, воображает, как все будет происходить, но ничто не может подготовить девушку к дару любви, — сочинял русский, которого звали Евгений.

Теперь уже почти все мужчины наблюдали за девочкой-подростком. Только Добермен остался в углу, близоруко разглядывая компьютерную распечатку.

Англичанин решил воспользоваться ситуацией:

— Я вижу, вы не читаете… Позвольте?

Он указал на «Астрофизическое обозрение» и тут же выхватил журнал из рук Ломакса. Ломакс не возражал. Он рассматривал девушку. Та спускалась по склону впереди родителей и младшего брата. Усердно приглаженные расческой волосы блестели.

— Хорошие ножки, очень хорошие, — с видом знатока вымолвил итальянец.

Девушка остановилась около окна и, увидев собственное отражение, вздрогнула, словно внезапно столкнувшись с возлюбленным. Она дернула головой и посмотрела на себя сквозь опущенные ресницы. Губы раздвинулись, открывая сияющие зубные пластинки.

— А-а-ах… Такая тоненькая, такая гибкая, движется так застенчиво, еще только начиная осознавать собственное тело. Лицо такое чистое — никаких следов волнений и переживаний, никаких морщин. А губы! Какие губы…

Однако аудитория русского отвлеклась.

Стоянку пересекал профессор Берлинз. Он размахивал руками, что-то объясняя и кивая в такт собственным словам. Рядом с профессором шла поразительно красивая женщина, совсем не похожая на туристку. Туристы носили мешковатые шорты, кроссовки и вытянутые свитера; эта женщина была одета в короткое облегающее платье. Ее фигура показалась Ломаксу высеченной из мрамора. Издалека он видел только общие очертания, которые тем не менее радовали глаз совершенством пропорций.

— О Боже! — задохнулся итальянец, из чего Ломакс заключил, что ноги женщины тоже хороши.

Евгений продолжал:

— Пусть сейчас рот ее набит всевозможными железками и прочими скобяными изделиями, давайте забудем об этом — когда их вынут, нас восхитит блистающий ряд зубов. Над ними пухлые губы женщины, готовой к любовному приключению, внутри — влажный язык. Маленький: возможно. Розовый: вероятно. Здоровый: без сомнений. Да, так и есть, все обещает соблазнительную перспективу. Хочется верить, что мужчиной, который преподаст ей первый любовный урок, будет не какой-нибудь старшеклассник, а тот, кто способен оценить этот дар.

Евгений закончил комментарии, так как девушка скрылась из виду. Тут он заметил Берлинза и женщину и присоединился к общему молчанию. Женщина достигла зеркального окна, и ученые смогли услышать обрывки монолога профессора: на случай плохой погоды или если она не сможет вернуться домой из-за срочной работы за ней зарезервирована комната… не слишком роскошная… уединение… дружеская атмосфера… сообщество ученых…

Некоторые мужчины поднялись с мест, приводя в порядок одежду. Кое-кто выступил вперед. Ломакс давно подозревал, что жесты пришельцев, обращенные к собственному отражению, действовали на некоторых ученых возбуждающе. Время от времени он замечал, что Евгений или Добермен стараются попасть в поле зрения туристов, пытаясь вызвать их открытое восхищение. Ломакс встревожился, что женщина попадет в их сети. Желудок сжался. Захотелось предостеречь ее, однако он мог только наблюдать, как красавица, ничего не подозревая, приближается к окну.

К счастью, Берлинз размахивал руками, загораживая спутницу. Ломаксу всегда нравился Берлинз, а сейчас его приязнь переросла в чувство благодарности. Старик знал, кто скрывается за окном, и пытался прикрыть женщину собой. Однако, произнося особенно цветистую фразу о «духе дружбы и сотрудничества», Берлинз уронил стопку бумаг, которую непонятно для чего обычно таскал за собой по всему зданию. Не заметив потери, профессор продолжал вышагивать вперед, а женщина задержалась, чтобы поднять бумаги.