Тонкая игла легко выскользнула из синеватой вены. Ватка, слегка смоченная салициловым спиртом, уверенно легла на место укола, прижатая к дряблой морщинистой коже сильным девичьим пальцем с коротким круглым ногтем.

– Сгибаем локоть, держим крепко. Хорошо держим, а то опять синяк будет! – скомандовала Кристина своей последней на сегодня пациентке.

– Ох, и легкая же у тебя рука, Кристиночка! – Вера Ивановна чуть заискивающе улыбнулась. Отблагодарить участковую медсестру старушке, как всегда, было нечем, кроме искренних слов.

Впрочем, Кристина ни на что кроме «спасибо, деточка», и не рассчитывала: знала, что одинокой пенсионерке приходится трудно. Почти все, что выдавало государство за полвека работы, уходило на оплату коммунальных услуг. Остатков едва хватало на жизнь впроголодь.

– Как самочувствие, Вера Ивановна? Голова не кружится? Может, давление измерим еще разок? – мягко улыбнулась девушка.

– Нет-нет, что ты! Все хорошо, деточка! – Вера Ивановна засуетилась, поправляя воротничок халата, попыталась присесть.

– Вы лежите, Вера Ивановна! – мягкость Кристины тут же сменилась строгостью. – Сколько раз вам говорить? После инъекции лучше полчасика полежать.

– Да я лежу, лежу. А ты иди, милая, чайник поставь. Заварку-то я уже настояла, останется только по чашкам разлить, кипяточком свежим разбавить – и можно будет почаевничать.

Вера Ивановна с надеждой смотрела на любимую медсестричку: эта девочка единственная никогда не спешила уходить, могла и посидеть, и поговорить по душам. Иногда даже сама приносила с собой к чаю то ватрушки, то печенье, а то и шоколадку, которой угостил кто-то из более состоятельных пациентов.

– Простите, Вера Ивановна. Сегодня чай без меня пить будете: спешу я, – проворно разбирая шприц, отказалась Кристина. – Не хотела расстраивать, поэтому не говорила раньше: я сегодня последний раз к вам пришла. Увольняюсь. Так что даже хорошо, что мы с вами как раз пятый укольчик сегодня поставили, не придется сразу к другой медсестре привыкать.

Вера Ивановна расстроилась. У нее даже глаза заслезились.

– Значит, нашла себе место получше, деточка? Ну, пусть тебе повезет с новой работой. И то правда: сколько тебе в поликлинике нашей сидеть, с твоей-то квалификацией?

– Спасибо на добром слове, Вера Ивановна. – Кристина вздохнула: расставаться и прощаться она не умела. Каждый раз расстраивалась так, будто кого-то родного теряет. – Если вы не против, я, может, просто так забегу когда-нибудь к вам на чай, хорошо?

– Забегай, Кристиночка! Конечно, забегай! Ты же знаешь: я всегда дома!

Старушка все ж не выдержала, встала с дивана, пошла провожать гостью до дверей.

Кристина обулась в сапожки-валенки, надела теплый пуховик, повесила через плечо вместительную сумку, в которой, помимо стандартного женского набора, умещались еще и мешочки с растворами, и одноразовые шприцы, и коробочки со стеклянными ампулами.

– Ну, всего доброго, Вера Ивановна. Держитесь, не болейте, – попрощалась она и выскользнула за дверь.

– И тебе удачи, Кристиночка, – старушка проводила любимую медсестру вздохом, полным сожаления: опыт подсказывал пожилой женщине, что Кристину она больше не увидит. – Будь счастлива, детка...

***

Кристина пешком, чтобы не ждать лифта, сбежала с четвертого этажа. Подняла воротник повыше и вышла из подъезда в ранние ноябрьские сумерки. Миновала несколько плохо освещенных дворов, успешно избежав неприятных встреч с подвыпившими гражданами разного возраста, но известного пола. Подъехала пару остановок на автобусе, а затем нырнула в метро.

Уже завтра ей предстоит выйти на новую работу – она устроилась процедурной сестрой в частную клинику. Чтобы произвести на новый коллектив благоприятное впечатление, девушка решила немного обновить гардероб, и теперь ехала в ближайший торговый центр, где как раз объявили распродажу прошлогодней коллекции.

Поезд, как всегда в часы пик, был заполнен под завязку. О свободном сиденье можно было даже не мечтать. Впрочем, Кристина в принципе предпочитала ездить стоя: так ее почти не укачивало. Да и вставать-уступать не придется, а уступать она привыкла всем: пожилым людям, мамам с детьми, инвалидам и глубоко беременным женщинам.

Доставать телефон Кристина не стала: было слишком тесно. Просто стояла, прижимая покрепче к животу свою объемную сумку, и думала о жизни.

Она не была уверена, что поступила правильно, уволившись из государственной поликлиники, где ее любили и ценили, и бросилась в неизвестность. А еще – сожалела, что не может вернуться туда, где проходила практику, а потом отработала четыре самых счастливых года своей взрослой жизни: в перинатальном медицинском центре.

В дипломе – кстати, красном – у Крис значилась специальность фельдшер-акушер, и вот акушеркой она и мечтала работать. Ей нравилось помогать появляться на свет новым жизням. Это не всегда было просто, но чем труднее были роды, тем слаще вкус пусть маленькой, но такой важной победы, когда малыш все же появлялся и делал свой первых вдох.

В перинатальном центре свободных вакансий не было уже тогда, когда Крис заканчивала практику, но ей предложили остаться на время, пока одна из акушерок родблока сама пребывала в декретном отпуске. Потом девушку перевели в отделение неонатологии на место другой медсестры, которая как раз успела выйти замуж и родить. Но прошло еще два года, и это место тоже пришлось освободить.

И вот тогда девушке пришлось проститься с мечтой и столкнуться с жестокой действительностью: или она идет работать туда, куда ее согласны взять, или остается без куска хлеба.

Кристина вздохнула, тряхнула слегка головой, возвращаясь в реальность, и ощутила на себе чей-то пристальный взгляд.

Надо сказать, люди в московском метро редко разглядывают других пассажиров. То ли считают это бестактностью, то ли слишком заняты своими проблемами и делами, чтобы смотреть по сторонам. А тут… взгляд ощущался абсолютно явственно. Он пронзал, колол, беспокоил, заставляя встревоженно трепыхаться сердце.

Кристина осторожно, стараясь не выдавать себя, постаралась оглядеться и понять: кто в этой плотной толпе настолько заинтересовался ее персоной, чтобы смотреть на нее неотрывно? Она медленно, словно невзначай, повернула голову чуть вправо и тут же обнаружила источник своего дискомфорта.

На Кристину смотрел мужчина – высоченный, широкоплечий, он возвышался над толпой, как дуб над кукурузным полем. Короткий русый ежик его волос отдавал в рыжину. Рыжеватой казалась и борода, точнее, так модная ныне трехдневная небритость. А глаза… глаза были желтыми, как у зверя. И горело в них что-то звериное – голодное, дикое, древнее.

Кристина недовольно нахмурилась, сжала губы.