Двести пятьдесят тысяч долларов на депозите зависли так же, как и партия солнечных очков на складе в Гуанчжоу. Параметры линз в инвойсе производителя не соответствовали новым европейским требованиям, и на таможне по этим документам их категорически отказались принимать.

С мистером Ю, моим давним партнером, мы работали более 15 лет, и к какому-то компромиссу, я уверен, смогли бы прийти. Но он передал дело сыну, молодому парню, окончившему Йельский университет, – амбициозному и прагматичному мистеру Ли.

В общем, хрен договоришься. Прагматичный китаец – это безнадежно.

Если к середине июля вопрос не решится, я теряю двести пятьдесят штук и рынок. Эстонский конкурент «Сан-Кайтс» давно рвется на мое место в прибалтийских сетях – и вот он, их звездный час. Тыну Лаакс – замечательный парень, но если бы он, скажем, подавился косточкой от вишни, я не долго бы горевал. Это во мне холодное бешенство злобствует от глупой безысходной ситуации. Пусть Тыну живет, черт с ним, но мне-то что делать? Ходить по офису? Об стенки головой стучать? Персонал пугать? И так все глаз не подымают. Но их винить не за что. Европа издала новые регулы, как раз в промежутке между заказом и исполнением. Чиновничья безнаказанная инициатива, непробиваемая стена неприкасаемых.

На экране – невозмутимое круглое лицо одного из полутора миллиардов жителей Поднебесной.

– Хэллоу, мистер Ли!

Он хозяин положения, он может скинуть очки тем, кого новые евростандарты не касаются. Ну, потеряет он процентов тридцать, а двести пятьдесят тысяч моих кровных останутся в банке навечно. Для меня этот месяц и есть вечность. Еще год назад я мог бы выкрутиться, но не сейчас, когда в России и на Украине благодаря геополитике все рухнуло, и такая сумма может стать фатальной.

Слушаю мистера Ли. У него хороший английский. Он и сам весь хороший: голубая рубашка, свежий вид, как будто только что из спа-салона, из парикмахерской, из бассейна, с лыжного склона. Да, так о чем он?

Мой английский работает с задержкой. «Дуэль… Satisfaction…» Что он несет? Хоть бы улыбнулся. А то так серьезен, и что-то про дуэль. Ли, погоди. Не так быстро: может, в мэйле напишешь – и я разберу, о чем ты.

Это игра какая-то? Ты об этом? Мне, понимаешь, как-то хотелось бы деньги вернуть. Пусть не все, пусть процентов восемьдесят, – и решим вопрос. Я ведь собираюсь продолжать с тобой бизнес, а бумаги на следующую партию оформим уже правильно.

В общем, я мямлю сто раз повторенную мантру, а он снова: дуэль по контракту, какая-то лабуда, не могу вникнуть. И вдруг говорит: тогда все верну, и возникшие издержки тоже. Стоп, мистер Ли! С этого места не могли бы вы повторить? Игра-дуэль! Он хочет со мной поиграть, подраться, постреляться? На мои деньги? Он умный, крепкий, молодой, весь как кожаный ремешок. Сразу вспомнился рассказ времен Второй мировой. На острове Окинава японский офицер-самурай дал американскому пленному меч, заставил его вступить с ним в бой и, конечно, превратил несчастного в ровно нарезанный рулет.

В общем, дышу животом, успокаиваюсь и прошу повторить медленно еще раз. Ли ровным тоном, не сбиваясь ни на одном слове, повторяет предложение. Он является членом клуба «Сатисфакция», он большой патриот этого клуба, он стоял у истоков создания этого клуба, и он приглашает меня вступить в этот клуб всего за тридцать тысяч долларов. Я мысленно проговорил несколько фраз, состоящих из строго ненормативной лексики, стараясь сохранить на лице достойную невозмутимость. Я ведь тоже, черт возьми, крутой бизнесмен, и тут со мной ведут речь о вступлении в какой-то важный, видимо, клуб, за тридцать, мать их, тысяч зеленых.

Короче, дальше было непонятно: что-то вроде бойцовского клуба, в котором решают проблемы бескровным способом. Видимо, он разглядел за предыдущие наши беседы на этом моем «невозмутимом» лице отблески кровавого апокалипсиса. B общем, я попросил его прислать подробное описание этого предложения.

Китайский день подходил к концу, а наш, европейский, был в самом разгаре. Я поговорил с главбухом и директором о хитрых способах оплатить долги в двадцатку тремя тысячами.

– Сокращайте расходы, – это я высказываю «умную» мысль.

– Да и так все на минимумах, – заученно печалится Людмила Михайловна, элегантная пожилая дама-главбух, проработавшая у меня все лучшие, в ее понимании, годы. Надя, директор, в подтверждение разводит руками.

Не согласиться с ними не могу, как говорится: «И вы правы, и вы правы». B общем, все правы, все большие специалисты, но, черт возьми, где деньги? Обе подымают на меня печальный взор, в котором чудится ответ, что-то вроде: «Деньги наши у китайца, а не отрезать ли ему…?», – и это интеллигентнейшие дамы! Испортил бывших инженеров-строителей, переквалифицировавшихся в период крушения империи в моих сотрудников, не воландовский квартирный, а просто вопрос: как дальше жить? Впрочем, я высокомерно полагаю, что жить они стали вполне прилично благодаря мне, приютившему бесхозных инженеров на руководящих должностях в нашей небольшой, но надежной – до недавнего времени – компании.

Звонит Ирина, моя жена и по совместительству «служанка» высокородной сучки по имени Оливия Блэк Шерри, в простонародье – Катьки, нашего «боевого йорка». Катька заболела, и надо везти ее к ветеринару. Я нужен им в качестве некой устойчивой субстанции в перепуганном мире этой парочки. Катька – собачка маленькая, четырехкилограммовая, но она сумела своей мягкой лапкой крепко прихватить наши ставшие сентиментальными сердца. B общем, я иногда Ирке говорю: «Где бы эта хитрая собачка еще нашла себе такую рабыню, как ты?». Но, похоже, такая роль в их взаимоотношениях ей нравится.

Поехали к ветеринару. Катька спасалась от докторши как могла, перемещаясь по Ирине с рук на плечи, предполагая в результате оказаться у нее на голове. Но все-таки нашему доктору удалось поставить зверьку пару уколов. Вернулись к ужину.

Перед тем как усесться за стол, я подошел к компьютеру. Несмотря на позднюю ночь в Гуанчжоу, Ли прислал письмо. Есть резко расхотелось, на Ирино «остынет» согласился на холодное.

Итак, письмо… Если я выведу его на дисплей, какая перспектива откроется передо мной? Этот Ли – явно парень не промах. Если он собрался играть во что-то на четверть миллиона, сложно предположить, что он допускает возможность проигрыша. Он выигрывает, я подписываюсь о согласии безоговорочно купить товар. Он с деньгами и товаром, я без денег и без товара. Что я могу противопоставить этой ситуации? Послать бойцов в Китай разобраться, как у нас в девяностые? Смешно. Обратиться в китайский суд – это то же, что обратиться к японской матери. Да и не за что Ли зацепить – все это в чистом виде форс-мажор. А игра, какой бы она ни была, – хоть мизерный, но шанс…

От глубоких философских размышлений меня отвлекла Катька. Собачка стояла за спиной, тактично похрюкивая, заявляя о своих, как она считает, законных претензиях. Я обернулся. Оливия тут же суетливо развернулась в сторону кухни, всеми своими ужимками, всеми движениями хвоста и лап напоминая человеческому тугодуму о невыполненном ритуале: раз пришел домой, насыпь чего-нибудь бедной собачонке в кормушку. Пытаясь игнорировать растолстевшего поросенка, отворачиваюсь к экрану. Тут зверь, отбросив всякую интеллигентность, присущую высокопородистому его происхождению, разражается возмущенным воплем. Я абсолютно уверен, что Катька в такие моменты сообщает мне лаем и всей мультяшно-комической мимикой своей морды, что она обо мне думает: «Ты бессовестный, бессердечный, толстокожий и жадный представитель меркантильного ответвления земных приматов, жалеющий кинуть крошку со своего изобильного стола бескорыстно любящему, бесхитростному и беспомощному созданию». Она ломает меня на раз-два, и я иду откупаться парочкой собачьих конфет даже с некоторым облегчением. На минуту оторвусь от необходимости решать. Это слово, это понятие – «решать», всю жизнь висит над нами, как… ладно, обойдемся без банальностей. Катька за секунду все смела, нагло потребовала добавки, но, почувствовав, что перегнула, скрылась под диваном.