– У вас ничего не выйдет, Кэтрин. Ну подумайте сами, сколько вам платит Морте тысяч в год, – в трубке раздался презрительный смешок. – Это ведь сущий пустяк для вас, Кэтрин! Вы привыкли совсем к другой жизни. Возвращайтесь домой. Иначе вы выставите себя на посмешище.

Девушка убрала со лба пряди густых огненно-рыжих волос и бросила взгляд на часы, стоявшие на ночном столике.

– Сколько сейчас времени? – пробормотала она.

Светящийся циферблат показывал половину шестого утра. В Вашингтоне – полночь, но в Париже еще даже не рассвело. Убогая комнатка, служившая одновременно спальней и гостиной, была погружена во мрак.

– Что вам нужно? – Впрочем, она знала ответ. Они хотели запугать ее, подчинить себе ее волю, вывести из равновесия звонками по телефону. – Знаете, я могу все это остановить, – предупредила она.

– На этот раз – нет, Кэтрин. – В голосе прозвучала открытая угроза. – Теперь вы убедитесь, насколько мы серьезны в своих намерениях.

Она вздрогнула, натянув на себя плед; ветхое покрывало резко контрастировало с ее изысканной ночной сорочкой ручной вышивки. Рано или поздно от звонков они перейдут к действию. Но ничто уже не могло ее остановить.

– Знаю, что вы не шутите, но вам меня не запугать, – вырвалось у нее. – Я… я сменю номер. Или вообще отключу свой телефон!

– Это ребячество, Кэтрин! Вам следует задуматься, как вы собираетесь жить дальше. – Последовала многозначительная пауза. – А между тем здесь, дома, вас так много ожидает.

Она отлично знала, что ее ожидает. Кроме того, не было ни малейших сомнений, что им был известен каждый ее шаг в Париже, где она жила и работала.

Девушка плотнее закуталась в старенький плед. В комнате было прохладно. Из окна открывался убогий вид на окрестности. Район, в котором она жила, вряд ли можно было назвать престижным.

– Я в любой момент могу переехать на другую квартиру, – напомнила она собеседнику. – И вам не удастся меня найти!

– Это угроза? – осторожно переспросил голос из Вашингтона.

Она прикусила губу. Как бы ей хотелось иметь возможность действительно пригрозить им!

– Понимайте как хотите, – и прежде чем голос успел ответить, она бросила телефонную трубку.

«Вот и все, – подумала она. – До следующего раза».

Она спустила ноги с кровати и поморщилась от прикосновения голых ступней к ледяному полу. Пора вставать: даже мило с их стороны – разбудить ее на заре ранним телефонным звонком.

Кэтрин нагнулась, чтобы включить маленький газовый обогреватель, и увидела свое отражение в зеркале на двери ванной комнаты: заспанная юная женщина со спутанной копной удивительно рыжих волос, контрастирующих с бледной кожей и глазами цвета фиалок. Гибкое тело профессиональной манекенщицы, облаченное в тонкую ночную сорочку, отличалось довольно округлыми формами в отличие от стандартов Нью-Йорка, где длинноногие модели были почти плоскими, словно девочки-подростки.

Кэтрин бесстрастно оглядела свою фигуру. Она так изменилась, что с трудом себя узнавала. Сбросив двадцать фунтов, она смотрелась совсем по-другому. Время, потраченное на посещение невероятно дорогого салона «Александр де Пари» на авеню Матиньон, не прошло для нее даром. Тело стало изящным, волосы приобрели восхитительный оттенок, редко встречающийся в природе, кожа стала безукоризненно гладкой и чистой. Теперь ее облик разительно отличался от того, какой она была прежде.

Включив обогреватель на полную мощность, она вновь легла в постель, ожидая, когда комната прогреется. Кэтрин понимала, что ранний звонок, вырвавший ее из объятий Морфея, не был последним в серии подобных ему звонков. Дальше будет только хуже.

Не в силах унять дрожь – то ли от холода, то ли от нервного напряжения, – она смотрела на телефон.

«Давай, – приказала она себе, – нанеси ответный удар, хотя бы для того, чтобы показать, что не боишься их угроз».

Один за другим раздавались электронные щелчки во французской и американской телефонных сетях, когда Кэтрин набирала нью-йоркский номер. Более чем в тысяче милях от Парижа раздался звонок.

Ждать пришлось совсем недолго. Лишь только трубку подняли, она выпалила взбешенным голосом:

– Мне только что опять звонили. Неужели нельзя выбрать для этого другое время? У нас сейчас половина шестого утра.

– Боже мой, мы…

– Я хочу, чтобы эти проклятые звонки прекратились! Отзови своих головорезов! – прервала Кэтрин, возвысив голос.

– Подожди минутку, не вешай трубку, – взмолился голос на другом конце провода. – Я хочу поговорить с тобой. Мы все хотим с тобой поговорить! Кэтрин, пожалуйста, я несколько месяцев не слышал твоего голоса!

– Сделай это, – коротко приказала она. – Заставь их прекратить.

– Кэтрин, дорогая, будь разумна. – Голос звучал с нескрываемой настойчивостью. – Послушай меня. Мы обо всем сможем договориться, все…

– Сделай это! – повторила она холодно. Прежняя Кэтрин так не умела разговаривать.

Наступила долгая пауза. Она знала, что их разговор записывается на магнитофон. Это можно было предвидеть. Но последовавший ответ явился для нее полной неожиданностью.

– Нет.

– Как нет?! – Она отказывалась верить своим ушам. – Ты что-то не понял. Я позвонила тебе, ведь именно этого ты добивался, правда?

Ей не ответили, линия хранила тишину. Тогда Кэтрин закричала в трубку:

– Ты не можешь так со мной поступить! Ты не имеешь права вмешиваться в мою жизнь!

– Нет, дорогая, имею. И это не моя личная прихоть, Кэтрин. Задумайся над этими словами, – произнес он почти любезно. – На нашей стороне сила. Так что советую тебе смириться.

Кэтрин разглядывала свое отражение в зеркале точно чужое лицо.

– Твои головорезы ничего не добьются, – упрямо сказала она.

– Они не головорезы, а мои адвокаты. Они просто хотят…

– Ты проиграл. – Ей очень хотелось поверить в собственные слова. – Вот почему ты продолжаешь преследовать и мучить меня. Ты проиграл и не желаешь смириться с этим!

Голос продолжал что-то говорить, когда Кэтрин потянулась с кровати и положила трубку.

– Ты проиграл, – произнесла она в пустой комнате. – Что бы ты ни сделал, тебе не вернуть меня.

Однако Кэтрин невольно поежилась от этих слов. Удастся ли ей противостоять его силе? Особой уверенности в этом у нее не было.

Помощник кутюрье Жиль Васс стоял за темно-коричневой стеклянной перегородкой с рядом маленьких светильников, выкуривая одну за другой сигареты «Галуаз», и мрачно рассматривал дневных посетителей Дома моды Мортесьера, особенно сидящих в первом ряду.