Читатель, споткнувшись на словах «превращения любви», усмехнётся, заподозрив меня в амбициозной попытке открыть миру то, что на самом деле давно открыто. И будет прав.

Ну, а у кого, скажите, нет таких амбиций? Каждый ведь живёт первый (и – единственный) раз, всё ему внове, ото всего увиденного голова идёт кругом, как тут удержаться, чтобы не рассказать о пережитом. И не сравнить: а как у других? И – не изумиться тому, какими разными тропками, сквозь туман собственных заблуждений и чужих, навязанных нам иллюзий приходим мы к общим истинам, одна из которых – жизнь есть постижение любви .

Опыт этого постижения неповторим, и потому – сам по себе интересен. Как неповторима и интересна (если пристально всмотреться) жизнь каждого человека. Да, разумеется, я и себя имею в виду. А для того чтобы читателю легче было представить, с кем его свела судьба на этих страницах, рассказываю…

…Родился в Саратовском Заволжье, в степном селе Питерка, в 1940 году в семье учителя. Любимое занятие в детстве – рыбалка, любимое чтение – рассказы Паустовского (о рыбалке), стихи Лермонтова (дореволюционный сборник с «ятями»), чуть позже – Бунин. Был пионером и комсомольцем, не подозревая, что два моих деда, сгинувших в 30-х годах, были священнослужителями (родители долго оберегали меня от этой информации).

В 1956-м, получив паспорт и помня о том, что знаменитый детский писатель Аркадий Гайдар в 16 лет полком командовал, уехал из Молдавии (там в 50-х отец учительствовал) в Казахстан по комсомольскому призыву поднимать целину. И, наконец, увидел, как далека подлинная наша жизнь от её газетно-книжного отражения. А вскоре целинная эпопея обернулась пыльными бурями, они-то и развеяли остатки иллюзий о разумности затеянного в СССР социального эксперимента.

Работал в автобусном парке слесарем-карбюраторщиком. Учился на журфаке МГУ. Журналистом изъездил всю страну, пытаясь понять, «куда несёт нас рок событий». В 80-м меня пригласили в «Литгазету» (в те годы – властительница дум, выходившая миллионными тиражами), предложив работать в отделе «звёзд» журналистики (Евгений Богат, Аркадий Ваксберг, Ольга Чайковская, Александр Борин, Юрий Щекочихин, Лидия Графова). Заведующим этим отделом.

В цензурных тисках, приёмами эзоповского языка нам удавалось в судебных очерках и дискуссионных материалах на правовые темы говорить правду о том, что происходило со страной и с нами. Редакцию осаждали «ходоки» из глубинки, просили вмешаться в их конфликты с местной властью.

В этой ситуации невозможно было усидеть в кабинете. Ездил в командировки, вёл журналистские расследования. Одно из них (85—89 гг.) о том, как наша отечественная склонность к сотворению идолов привела два десятка человек – актёров, художников, вузовских преподавателей, студентов – к сектантскому образу жизни, к обожествлению создателей тоталитарной секты, толкнувших их в конечном итоге на преступление (за отступничество ими был убит известный киноактёр Талгат Нигматулин). Писал о следователях, фальсифицировавших уголовные дела ради хорошей отчётности, и следователях-профессионалах, разоблачивших их (87—89 гг.).

А серия статей о том, что творилось в Волгоградской области (там местные власти крушили частные теплицы, борясь с частнособственническими инстинктами), завершилась незаурядным событием: в Волгограде в январе 1990 года двое суток гремел показанный по ТВ митинг (с плакатами, цитирующими мою статью), после чего властитель области, секретарь обкома КПСС Калашников был немедленно отправлен в отставку.

Писал я не только очерки. Педагогическую публицистику (книжка «Легко ли быть папой?» в 70-х была издана полумиллионным тиражом). Рассказы и повести («Камни преткновения», «Однажды в России», «Мученики самообмана», «Свободная ладья»), два романа («Капкан для властолюбца» и «Майгун»). Множество эссе, публиковавшихся в журналах «Знамя», «Нева», «Огонёк», «Юность», «Смена», «Человек и закон» и, конечно же, в «Литературной газете».

С годами интересы мои несколько сместились в сторону коллизий, возникающих у человека в семье, в его душевной жизни.

Стал перечитывать свои дневники (в основном из них «выросли» сюжеты этой книги). Листая свои давнишние записи, я всякий раз словно бы переношусь в те годы. И снова ощущаю себя страстным рыбачком, начитавшимся Паустовского, пылким комсомольцем, декламирующим Маяковского, журналистом, одержимым желанием писать правду и ничего кроме правды, отцом, озадаченным сложностью отношений с растущим ребёнком. И, наконец, дедом, пытающимся в своих писаниях понять природу тех невидимых душевных связей, тех гибких и прочных скреп, что привязывают людей друг к другу на время их земного пути, а за его пределами продлевают их жизни в памяти живущих.

Надеюсь, дотошный читатель разделит со мной эту попытку.

…Она сумела стать всем тем, на чём останавливался его взгляд, – мерцанием звёзд, синевой раннего утра, золотой рябью, бегущей по речной излучине.

Те выстрелы под мостом, в овраге, прозвучавшие пятьдесят лет назад в захолустном райцентре послевоенной Бессарабии, мало кто слышал. Вначале раздался один резкий хлопок, затем – другой, будто дважды треснула доска под колуном.

Но тут послышался крик.

Именно на крик из распахнутого окна милицейского особняка, оторвавшись от вечернего чая, высунулся начальник райотдела Тимофей Унгуряну. Он отметил окончание киносеанса, увидев за пыльным сквериком, обрамлённым стрижеными кустами жёлтой акации, хлынувшую из сельского клуба толпу, и спросил идущего со стороны моста привычно быстрым шагом почтаря Пасечника, кто там, в овраге, балуется.

– Да не баловство это уже, – зачастил взъерошенный Пасечник, – а настоящее смертоубийство! Там Яценко за кем-то по кустам гоняется. С ружьём!

– С ружьём? – не поверил Унгуряну, хватаясь за фуражку с красным околышем…

А в этот же вечер молва разнесла по селу совершенно фантастическую новость, будто семиклассник Вениамин Яценко пытался застрелить одноклассника Николая Чорбэ, приревновав его к восьмикласснице Валентине Золотовой.

Непонятно было, откуда он, Яценко, сын безмужней фельдшерицы, женщины тихой и робкой, добыл ружьё, но почему-то никто не сомневался: во всём виноваты дачники.

Это они летом 1953 года привезли сюда дух городской вольницы, нарушив провинциальный покой сельского райцентра, чьи дома с нахлобученными по самые окна толстыми камышовыми крышами, кудрявыми садами и виноградниками разбросаны по холмистому спуску днестровского правобережья.

…В то лето пассажирский катер, впервые начавший курсировать в южной части Днестра, из лимана, от Белгород-Днестровска в Тирасполь, Бендеры и Дубоссары, а затем обратно, спровоцировал нашествие горожан, соблазнённых местными красотами. Здесь Днестр, причудливо петляя, рассеял в речной долине зеркала стариц, обрамлённых камышовыми чащами. С холмистого спуска открывались левобережные сады и плавневые леса, а над ними торжественно плыли медленные выпукло-белые облака.

Первыми по гулкому, недавно просохшему после половодья причалу Олонештской пристани простучали штиблеты молодого мичмана в ослепительно-белом кителе и фуражке с кокардой. Его сопровождала дробным цокотом каблучков совершенно невероятная для этих мест девушка – хрупкая, в прозрачном платьице, с белокурыми кудряшками под широкополой шляпой нежно-оранжевого цвета.