Июль, 1953 год

Из дневника пионера седьмого класса Виктора Афанасьева: «Ура, шлюпка спущена! Полсела сбежалось. Был Занделов, зав РОНО, произнёс речь. Охотник Плугарь и Ал. А. Бессонов из двух ружей дали сигнальный залп (холостыми!), и мы с Мишкой Земцовым, Вовчиком Шевцовым и Венькой Яценко спихнули шлюпку в воду. Мотор вначале не заводился, потом затарахтел, и лодка пошла!»

Про белых цапель

Июль, 1953 год

… В неразрешимых ситуациях у Бессонова всегда было две отдушины. Первая – охота (летом запрещённая). Вторая – запойное книгочтение, ставшее почти невозможным из-за жары, давившей духотой даже ночью. Теперь появилась третья – катерок «Отважный», сотворённый его и мальчишескими руками из старой шлюпки.

Ситуация же была хуже некуда. Ни сам Бессонов, ни его жена Лучия Ивановна, ни даже зав РОНО Занделов не знали, что именно после всех проверок учительской работы Бессонова произойдёт в конце августа. Вдруг опять, как в мае, позвонят из Кишинёва, только на этот раз вместо слов «не надо торопиться с решением по Бессонову» скажут: «Как? Вы и на следующий учебный год хотите допустить этого неблагонадёжного товарища к воспитанию детей?» Но, может быть, не позвонят, забыв в чиновничьей суете о той непонятной, по чьей-то анонимной жалобе, проверке?.. Её результаты подтвердили то, что было известно всему райцентру: да, жену с ребёнком не бросил, хотя живёт отдельно, в трёх минутах ходьбы, в хатке, приспособленной под жильё из летней кухни; да, собирается у него его «команда» – заядлые рыбачки, мечтающие о походах на своей шлюпке по приднестровским плавням… Ну и что?

…К июлю сюда докатывались со склонов Карпатских гор стаявшие снега и весенние дожди. Днестр до краёв заполнял глинистые, двухметровой высоты берега, укреплённые валом, и владельцы низинных садов и огородов гадали: остановится? или перехлестнёт через вал? Не останавливался. Просачивался через гирла в озёРастарицы, затоплял по самые верхушки молодой камыш, по пояс – старые вербы, превращая лесные поляны в плёсы, а крутой берег с четырьмя осокорями-великанами – в остров. Здесь «команда Бессонова» и оборудовала своё становище.

Здесь по ночам полыхал костерок, лопотал ветер листвой широченных, в полнеба, крон, звучали голоса и смех, шли вольные разговоры «про всё». Про гипноз. Про змей, и как спасаться от их укусов. Про белых цапель – они гнездятся здесь, в плавнях, на деревьях. Но почему они белые? Это же мишень для стрельбы! Ведь обычно у птиц защитный цвет. «Может быть, это вызов природы? – говорил Бессонов. – Её испытание человека: остановится перед красотой? Или шарахнет дробью, чтоб добыть перья для шляпы?»

Устраивались на ночлег, растянув марлевый полог – от комаров. Мальчишки, уставшие за день, угомонились сразу. Бессонов курил у дотлевающего костра, шевелил палкой угли. Они потрескивали, вспыхивая, и снова гасли. В ночном сумраке яснее видны были мерцавшие звёзды. Отчётливее думалось о ситуации, в которой он, Бессонов, оказался.

…Его семейная жизнь с каждым днём становилась всё условнее. Начать новую? Где? Как? Даже если допустить, что история с Еленой Гнатюк перерастёт из скандально-уголовной в формально-брачную через год, когда ей исполнится шестнадцать, возраст, позволяющий с согласия родителей вступать в брак… А во что этот необычный семейный союз переродится через десять лет?.. Через двадцать?.. В учительство, конечно, хода не будет. Работа егерем? Уединённая жизнь в охотхозяйстве с молодой женой?.. Скорее всего – амёбная жизнь. Но и учитель, повязанный по рукам анонимными жалобами, мелочным контролем, не способный шагу ступить без утверждённого начальством поурочного плана, разве не амёбной жизнью живёт?.. Тупик? Да, тупик! И чему в этом тупике можно научить вот этих мальчишек? Тому, что белая цапля – не просто причуда природы, а её ошибка, красота, обречённая на гибель? И что для жизни человеку полезнее унификация, защитный цвет?..

Двойной выстрел

Август, 1953 год

…Ночь была полна звуков. Пели комары. Звенели цикады. В хатке, под топчаном, вздыхала рыжая Ласка – ей что-то снилось. И хозяин хатки толком не спал – лёгкую дрёму без конца что-нибудь спугивало. Вот и сейчас прорезался сквозь мутную кисею сна скребущий звук – кто-то снаружи тянул на себя входную камышовую дверь. Бессонов прислушался. Ту дверь он никогда не запирал, открывалась она легко, и было странно слышать, как кто-то с усилием тянет её на себя. Под топчаном заворочалась Ласка, вылезла. Ткнувшись носом в щель полуприкрытой дощатой двери, вышла в прихожую. Там отчётливо зазвучало её дружеское ворчанье и стук хвоста, мотавшегося по пустому ведру, по камышовым стенам. Но пришедший почему-то не входил и не подавал голоса, лишь тяжело, с хрипотцой и всхлипами, дышал.

Бессонов резко поднялся, выглянул в прихожую: в проёме входной двери, держась за косяк, маячила женская фигура, источавшая сильный запах валерьянки. Лучия Ивановна? В халате? Что стряслось? Что-нибудь с сыном? Подхватил под руки, усадил на топчан. Её клонило то вправо, то влево. Уложил на подушку, допытываясь:

– Что случилось? Говори же, наконец!

Полусонное бормотанье в ответ. Что-то о смысле жизни. Об утраченном смысле. Тряс её за плечи Бессонов:

– Сын? Жив?

– Жив. Спит.

– Так какой ещё смысл?

– Ты смысл. Ты утрачен.

– Ты пьяна?

– Да. От валерьянки.

– Сколько выпила?

– Пузырёк.

– Это же смертельная доза!

– Я знаю. Извини.

Засветил лампу Бессонов, задёрнул занавески. Принёс из прихожей таз, ведро воды, кружку.

– Пей!

Пила, давясь, кашляя.

– Пей ещё!

Снова пила, пока, наконец, упав на руки мужа, содрогаясь от конвульсий, не вылила из себя всё выпитое в таз. Вместе с валерьянкой. Потом сидела, дрожа, прислонив голову к его плечу, и он забытым движением гладил её по щеке, слегка покачивая, как ребёнка, которому нужно, поспав, накопить во сне силы и, проснувшись, победить своё горе.

Лучия уснула, прижавшись к плечу мужа. Он это понял по её ровному дыханию, сидел, обняв, не шевелясь, боясь спугнуть её сон… А не пошла бы их семейная жизнь по другому руслу, думал он, если бы она, Лучия, была бы время от времени вот такой, беспомощной, ждущей сочувствия и защиты?.. Очнулась она через час, зашевелилась, освобождаясь от его руки. Попросила:

– Отведи в дом.

Он оделся, взял её под руку. Вывел. Ночь была на исходе, за Днестром крепла светлеющая полоса, слоистый туман клубился в плавнях, скрывая под собой речные излуки, камышовые заросли, леса и озёра. Бессонов и его жена медленно шли по узкому переулку, и Лучия Ивановна говорила мужу слабым ровным голосом:

– Ты живёшь своей жизнью, мы с сыном тебе не нужны. Сейчас не нужны. Потом – понадобимся. Если не я, то сын. Но будет поздно. Ты ещё проклянёшь свою свободу. Ты ещё вырвешь её из себя с кишками, как я сегодня – свою валерьянку…