И священный цветы отдают аромат.

И свирель замирает, как сердце от боли.

Но кружатся и вьются, и грустью пьянят

Под закатом – дымки Бессарабских раздолий.

В стихосложение его бросало от случая к случаю: что-то просилось наружу, требуя словесного воплощения, что-то туманно-неясное вдруг прояснялось… Его семейная жизнь, как было известно, оказалась в кризисе. Он чаще жил в хатке, а не в соседнем доме, где снимал три комнаты с верандой для жены, учительницы молдавской школы, сына-дошколёнка и его няньки. Отношения с коллегами в русской школе у него тоже были не безоблачными – его не жаловали за резкость суждений и за поразительное умение разговорами привязывать к себе ребятню, обожавшую его.

Вот в эти раскалённые июльским зноем дни ходившие раньше отдельными табунками мальчишки и девчонки стали смешиваться. И даже – дробиться на парочки. Сельский пляж, располагавшийся на песчаной отмели прямо за милицейским особняком, точнее – за примыкавшим к нему садом (и особняк и сад были когда-то собственностью богатого помещика), превратился в арену соперничества: мальчишки мерялись силой. Там всё чаще вспыхивали потасовки. Девчонки же, не умея поделить своих избранников, пустились интриговать друг против друга. Их оружием были пущенные насмешливым шепотком коварные слухи.

И всё чаще на сельском пляже в мальчишечьей компании стали возникать разговоры «про это». Не все в них участвовали, а стенгазетному поэту Витьке Афанасьеву, например, они казались просто нелепыми. Во-первых (сердился он), потому что чуть ли не все мальчишки вдруг стали выдавать себя за опытных сердцеедов. А во-вторых, Витька не понимал, о чём всё-таки речь. Если о том, что, допустим, происходит, когда к крольчихе подсаживаешь самца, и он её покрывает, и клетка трясётся от их движений, то это одно. Называется такая ситуация случкой (Афанасьевы держали кроликов, и подробности их размножения Витьке были доподлинно известны). А вот если разговор про человеческую любовь, то случка тут ни при чём.

Над его словами посмеивались: как ни при чём? А те, в сарае Плугаря, чем занимались? Витька вспоминал рослого мичмана в белом кителе, его нежную девушку в оранжевой шляпе, их удивительное ночное «пение» в сарае. Нет, говорил, у них другое. Человеческое! Ему в ответ небрежно хмыкали: какая разница?! Ничего ты, Витёк, в таких делах не смыслишь, потому как – неопытный желторотик . Было обидно. Витька знал наверняка, что большинство из хихикающих такие же, как и он, неопытные желторотики , только не признаются.

Не признавался в этом и Венька Яценко, демонстрировавший на пляже свою мускулатуру. Он громче всех смеялся, дальше всех нырял и быстрее всех плавал. Всё это он проделывал ради белокурой красавицы Золотовой, приворожившей кроме Веньки Яценко ещё и Кольку Чорбэ, кудрявого цыганистого паренька, умевшего рассказывать выдуманные им забавные истории.

Валентина кокетничала с обоими, словно доказывая своим менее удачливым подружкам, что только она и достойна такого – двойного! – поклонения. Но завистницы быстро нащупали слабое место в их треугольнике: стали нашёптывать азартно-самолюбивому Веньке о том, что хитрован Колька видится с Валентиной не только на пляже, их будто бы видели под мостом, на крутом склоне оврага, заросшего труднопроходимыми кустами.

…Когда начальник милиции Тимофей Унгуряну прибежал на мост, придерживая мотавшуюся кобуру, давно не стриженная белобрысая голова Вениамина Яценко ещё мелькала в кустах, на склоне оврага. Одной рукой он и в самом деле держал тускло поблёскивающее ружьё, другой же хватался за ветки, чтобы не скатиться вниз, и вскрикивал:

– Колька, трус, выходи! Вальку не трону, а ты выходи!

Увидев этакое бесчинство, взволнованный начальник милиции выхватил из кобуры пистолет, угрожающе перегнулся через перила и прокричал:

– Как представитель власти приказываю: сложить оружие! Не то пристрелю!

После чего над оврагом зазвучали отборные ругательства на трёх бытующих в Олонештах языках – молдавском, украинском и русском. Громоподобные словосочетания разрывались как петарды над лохматой Венькиной головой до тех пор, пока он, исцарапанный и потный, не выбрался наверх, волоча на ремне двустволку двенадцатого калибра.

– Положь ружьё на землю! Подыми руки! Где взял оружие, говори быстро?!

– Не скажу, – упрямо бормотал Венька, пока Унгуряну, закинувший ружьё за спину, вёл его с поднятыми руками в милицейский особняк на виду у всего села.

– Нет, скажешь. Посидишь ночь в сарае – скажешь!

И тут Венька, уронив руки вниз, остановился. Он увидел в толпе, среди идущих из клуба, Кольку Чорбэ и Валю Золотову. Чуть в стороне за ними шёл со своей «лодочной командой» учитель Бессонов, тут же ускоривший шаг.

– Что он натворил, Тимофей Григорьевич? – окликнул Бессонов Унгуряну.

– Ему мало вашей моторкой управлять, решил поохотиться. На людей!

Их обступили.

Мальчишки сочувственно рассматривали исцарапанные лицо и руки Яценко.

– А ружьё откуда? – потянулся Бессонов к двустволке. – Ну-ка дайте-ка взгляну, очень оно мне почему-то знакомо…

Унгуряну, как и Бессонов, был охотником, знал, кто каким оружием в селе оснащён, и последняя фраза учителя подтвердила его милицейское подозрение. Но вслух Унгуряну ничего не сказал, только пригласил Бессонова, своего, как потом выяснилось, ближайшего приятеля по охоте, присутствовать на допросе.

Мальчишки из его «лодочной команды» остались на ступеньках ждать развязки. А напротив, в скверике на скамейке, ждали того же Колька Чорбэ с Валей Золотовой, догадываясь, какой неприятности избежали, оставшись в клубе досматривать кино.

На допросе Венька не запирался.

Ошеломлённый уличным явлением Чорбэ и Золотовой, которых он искал в овраге, Яценко, вздыхая и запинаясь, рассказал: в зрительном зале он стал пререкаться с Колькой, и тот, что-то шепнув Золотовой, под стрекотание кинопроектора, крадучись, вышел. За ним спустя минуту проскользнула и Валентина. Лихорадочно соображая, куда они могут уйти, Яценко предположил: в сквер. Пригнувшись, стукаясь о коленки сидевших, он выбрался из клуба и ринулся в сквер. Но скамейки, спрятавшиеся в кустах жёлтой акации, были пусты.

Вечер был душный, по-летнему светлый, и Венька, вспомнив девчоночьи нашёптывания, вдруг отчётливо представил себе, куда могла деться эта хитрая парочка – в овраг! Там прохладно и сумрачно! Там меж кустов вьются еле заметные тропки, ведущие в заросли, полные уютных зелёных ниш, где легко скрыться от любопытных глаз!..

И он ринулся туда…

– А ружьё у кого взял?

– Не скажу, – упёрся взглядом в пол Венька.

– Я знаю, у кого, – басисто пророкотал сердитый Бессонов. – Пошёл к моей хатке, расшатал окно, чтобы верхний шпингалет выпал, зная, что нижний отсутствует, влез и взял… Зачем?.. Ты что, их убить хотел?