* * *

– Ты слышишь, как ветер разносит чужие души?

– Да, Отец.

– Ты чуешь запах тлена, что вместо положенного ему подземелья над землей стоит?

– Да, Отец.

– Ты слышишь неутихающие крики женщин и детей?

– Да, Отец.

– Ты хочешь все вернуть и забыть День Великой Чистки, как мрачный сон?

– Да, Отец!

– Ты – лекарь нового мира.

– Я – лекарь нового мира.

– Ты – защитник Homo sapiens.

– Я – защитник Homo sapiens.

– Ты – искатель юных душ.

– Я – искатель юных душ.

– Чистых душ, не зараженных чумой двадцать первого века…

– Чистых душ, не зараженных чумой двадцать первого века.

– Ты отыщешь выживших и казнишь всех старше восемнадцати за их вину перед потомками, а также юродивых, обезображенных и пострадавших от радиации: на них проказа, и Бог пометил их. И соберешь всех детей, не подверженных болезни. Чистых и здоровых. И с их помощью мы создадим новый мир, новый порядок, новых людей. Поклянись служить храму Новой Жизни!

– Клянусь! Во славу великого Атома Стронция, показавшего несостоятельность жизни прошлого, во имя Изотопа Урана, который забрал неспособных жить и продолжает еще забирать. Клянусь! Я отыщу всех…

– Тогда приступим!

Десятилетняя Катя была непослушной девочкой. Она любила убегать из дома и прогуливаться по пустующему поселку. Забегала в дома, играла с тенями, ловила начавший недавно падать снег, находила старые вещи и представляла, что бы это могло быть. Ей очень нравились фотографии: они показывали странных людей, которые никогда в селе не жили. И Катя с любопытством рассматривала их. Такие разные и такие веселые. И почему сейчас взрослые всегда хмурые? Почему не умеют веселиться, как те люди с картинок?

Родители порой с ног сбивались, разыскивая дочку, но потом махнули рукой: особой опасности не было. Пустошь – она уже лет десять пустошь и есть. В том смысле, что никого здесь не отыщешь. Люди исчезли навсегда. И животные словно сгинули. Ну, на кого им тут охотиться? Кем питаться? Траву волки не едят… Да и рыси тоже. Не мышей же гонять по полю? Собаки тоже оголодали и подались к более крупным поселениям. Местные кошки еще не настолько одичали, чтобы бросаться на людей. Наоборот, чуют в них кормильцев: Ма кисок молоком коровьим одаривает по утрам. Хорошо, что они в поселке остались: теперь мышей и птиц, разносчиков болезней, от дома отгоняют. А то девятнадцать лет назад первенец от какой-то заразы помер. Потом еще двое. И только десять лет спустя родилась здоровая девочка, порадовавшая родителей уже одним своим появлением.

Научили малышку, если увидит или услышит что-нибудь подозрительное, сразу бежать с криками домой. Несколько раз Катя прибегала с выпученными от ужаса глазами. Сначала – когда впервые увидела зайца. Отец примчался, а тот удивленно на него уставился: людей никогда не встречал, непуганый оказался, вот и закатили в тот день ужин с зайчатиной. Второй раз – когда медведь бродил по поселку. Катя, как увидела, кричать не стала, тихо огородами прокралась домой и сообщила. Отцу пришлось нелегко, но он застрелил того медведя. Теперь шкура зверюги лежала на полу, согревая ноги долгими зимними вечерами.

С тех пор и махнули рукой, мол, пусть гуляет, главное, что теперь у семьи есть свой маленький «защитник». Или Сигналка, как прозвал ее Па. Чуть что – поднимет такой крик, что взбудоражит все окрестные села.

Тот день выдался особенно пасмурным, отчего невзрачная серость домов приняла более темные оттенки. Лил холодный осенний дождь. Осень так и не передала права зиме, все еще сопротивлялась: снег выпадал, а после сменялся затяжным дождем, растворявшим белое и чистое грязным и серым.

Катя шлепала старыми резиновыми сапогами по вязкой жиже, обходя самые глубокие лужи стылой воды и стараясь держаться ближе к поваленным заборам. Частично сгнившие за двадцать лет бревна и доски, словно устав, уныло прилегли на землю и кустарник, все еще приносящий летом съедобные ягоды: крыжовник, смородину. Малина вообще разрослась на полпоселка, вылезая кое-где и на дорогу, заслоняя от глаз, что там, за поворотом. Широкая улица поворачивала налево, скрывая от девочки дальние дома. Они как будто погрустнели – по-другому не назвать унылый вид, что приняли строения, покосившиеся и завалившиеся набок. Рассохшиеся бревна съехали друг с друга, окна перекосило, а крыша действительно «поехала». И вполне нормальные раньше дома со стороны казались теперь похожими на очень печальных гномов, удивленным пустым взглядом таращившихся на проходившую мимо девочку. Катя, давно привыкнув к этому, осторожно и тихо ступала по мокрой земле, не обращая на понурые дома внимания. Рука ее сжимала большой тесак, один из выкованных когда-то на сельском подворье для забоя коров, отданный ей отцом для самозащиты, хотя девочка ничего не боялась. Тут давно никто не жил, да и в случае чего она успеет продраться через густой кустарник прямо к дому, и никакой зверь не сможет тягаться с юркой малышкой в зарослях, которые она уже излазила вдоль и поперек.

Особенно Кате нравилась изба бабы Нюры, умершей лет пять назад. Она находилась на другом конце села и «висела» на пригорке, откуда открывался вид на раскинувшиеся вокруг холмистые поля. Изба более-менее сохранилась, и девочка любила ухаживать за домом: стирала пыль со старых деревянных поверхностей, протирала, когда могла, полы и наслаждалась запахом влажной древесины, застирывала в ручье ажурные и невесомые декоративные покрывала, которые бабка Нюра давным-давно связала собственноручно. А потом Катя садилась в старое кресло, брала в руки фотоальбом и рассматривала фотографии, представляя прошлую жизнь, прошедшую без ее участия. Та история, которой девочка оказалась лишена, нравилась ей больше, нежели тусклое и бесцветное настоящее, где никаких развлечений, никаких новостей, одна лишь скотина в стойле, от которой уже тошнит. А картинки показывали совсем другое – то, что ребенок утратил из-за войны. Тут дети с радостными лицами катались на странных, но интересных ярких штуках, или с довольным видом кушали не виданные Катей пирожные, или просто все вместе играли на клочке желтой земли, огражденном узкими досками. Да, оказалось, что детей в то время жило много, и они никогда не скучали в одиночестве, как Катя, помогавшая иногда взрослым в их тяжелом труде – ухаживать за зверьем.

Вот и сейчас Катя направлялась в любимую избушку. Отдохнуть от быта, представить, как вместе с другими детьми весело катается на каруселях – она все-таки выпытала у Па, как называются те странные яркие штуки, – как живет совершенно другой, совсем детской жизнью, какой жили раньше, до нее, все дети без исключения. Среди фотографий нашлась удивительная, необычная. Обнимая лучащихся радостью детей, с картинки смотрел ярко-рыжий клоун: так назвал его Па после описания дочери. Лицо белое, глаза обведены голубой краской, губы – ярко-красные, непривычно увеличенные, вызывающие невольную улыбку. А в руках он держал привязанные к веревочкам разноцветные шары, и они парили над детьми, отражая яркий свет. Эта фотография несла в себе столько добра и радости, что становилось немножко грустно: такого ей не испытать. Мир лишился ярких красок, и Кате всю жизнь придется довольствоваться лишь блеклым и унылым, как все вокруг.