* * *

Солнечным днем прогалина на краю оврага напоминает сказочную поляну. Ленты золотистого света трепещут в верхушках деревьев, а птицы-звонари наполняют воздух звенящей песней. Теплый ветерок приносит пряный аромат полевых цветов, а глубоко в тенистой утробе оврага журчит по древнему руслу ручей.

Но затем, с приходом сумерек, небо быстро темнеет. Среди деревьев роятся, гоняясь за светом, тени. Солнечные лучи исчезают. Когда же с запада накатывает, неся дождь, строй черно-лиловых туч, птицы укрываются в зарослях акации и терновника.

Теперь, в ярком свете луны, это место выглядит совершенно по-другому. Напоминает ночной кошмар. Что-то потустороннее. Открытое пространство, поросшее серебристым мятликом, окаймлено эвкалиптами с черными стволами, а в центре высится валун в форме рыбьего плавника.

Меня влечет к валуну. Кажется, он шепчет что-то, у его основания возникают тени. Я подхожу ближе. По телу бегут мурашки. Я спотыкаюсь в темноте и останавливаюсь, прислушиваясь, стараясь различить звук голоса, приглушенный вскрик или рыдание, но слышу лишь стук дождя по листьям и свое прерывистое, хрипловатое дыхание. Ниже по склону глухо прыгают невидимые в кустарнике валлаби, а вверху кто-то размеренно подает голос – вероятно, кукушечья сова, аборигены называют ее «бубук».

– Брон… ты здесь?

Ответа я не ожидаю, но когда не получаю его, начинаю еще больше паниковать. Я ищу сломанную ветку, дорожку примятой травы, обрывок знакомой одежды, забытый на земле… но здесь нет ничего от моей дочери, ничего от мужчины, который ее похитил.

Я вглядываюсь в тени, пытаясь различить что-нибудь за силуэтами деревьев, которые меняются и качаются вокруг меня. Молния освещает земляную тропку, уходящую вверх по холму через подлесок. Я нерешительно продвигаюсь к ней, потом останавливаюсь. У меня холодеет затылок, когда я чувствую, что я не одна. Кто-то рядом – должно быть, он. Прячется среди деревьев. Наблюдает. Мне представляется, что он скользит по мне взглядом, прикидывая, как лучше нанести удар.

Когда он это сделает, я буду готова.

В любом случае именно это я не устаю себе повторять. По правде говоря, у меня складывается ощущение, будто я уже тысячу раз переживала этот сценарий, мешкая на пустынной поляне в ожидании, когда меня найдет смерть, но всякий раз ошибаясь в критический момент.

Воздух вдруг становится холодным. По моему лицу струится дождь. Деревья гнутся в разные стороны под порывами влажного ветра, и с верхних веток сыплются цветы, принося резкий запах эвкалипта.

Щелкает ветка, громко, несмотря на дождь; звук неприятный – словно косточка сломалась. Я круто поворачиваюсь в ту сторону. Сквозь тучи просвечивает, озаряя поляну, молния. Одинокая тень на другом конце прогалины привлекает мой взгляд. Она отделяется от общей тьмы и движется ко мне.

Я мгновенно узнаю его.

Крупный мужчина. Смутно белеет его лицо, влажно блестит кожа. При взгляде на его лицо кровь стынет у меня в жилах.

– Здравствуй, Одри.

И только теперь я вижу, что в руке он сжимает топорище.

Грозовые тучи синяками пятнали небо над кладбищем. Была только середина дня, но уже стемнело. Большая группа собравшихся на похороны стояла на травянистом склоне холма, укрываясь под ветвями старого раскидистого вяза. На верхних ветках беспокойно перелетало с место на место семейство грачей, их крики только подчеркивали тишину.

Грачи. Тьма. Смерть.

Это пришлось бы Тони по душе.

Я с трудом сглотнула, желая очутиться где угодно, только не здесь; где угодно, только бы не стоять под дождем, дрожа от холода в позаимствованном черном костюме, мысленно прощаясь с мужчиной, которого я когда-то, как мне казалось, любила.

Бронвен стояла рядом со мной, на фоне темно-синего платья ее светлые волосы и кожа лица казались еще ярче. Ей было одиннадцать лет, высокая для своего возраста и поразительно красивая девочка. Она держала над нашими головами зонтик, тоненькие пальцы, сжимавшие рукоятку, побелели.

Невзирая на дождь, невзирая на взгляды и приглушенный шепот за нашей спиной, я была рада, что мы пришли. Кто бы что ни сказал, я знала, Тони был бы не против нашего присутствия здесь.

Гроб завис над могилой на надежных тросах, прикрепленных к стальной раме. На груду земли рядом, которая позднее заполнит яму, было наброшено покрывало из искусственной травы. Землю устилали громадные венки из белых лилий и алых антуриумов. Они выглядели дорого, и срезанные мною розы казались среди них неуместными.

Под дождем блестело все: латунные ручки гроба, гирлянды лилий, сгрудившиеся зонты. Блестела даже лысая голова священника, читавшего нараспев из Писания: «И будешь унижен, с земли будешь говорить, и глуха будет речь твоя из-под праха, и голос твой будет, как голос чревовещателя…»[1].

Дождь приглушал древние слова, произносившиеся с такой торжественностью, что, казалось, они идут из другого времени. Если бы они были правдой. Если бы Тони мог сейчас заговорить со мной, рассказать, что двигало им в последние, полные отчаяния дни.

Сверкнула молния, оглушительно грянул гром. Грачи снялись со своих мест и улетели.

Бронвен подвинулась поближе ко мне.

– Мам? – В ее голосе послышалась паника.

Блоки, державшие гроб на весу, пришли в движение. Длинный черный ящик начал опускаться. Я схватила Бронвен за руку, и мы прижались друг к другу.

– Все будет хорошо, Брон.

Я хотела ободрить ее, но каким образом все может снова быть хорошо?

В поисках поддержки я ухватилась за воспоминание: лицо Тони, каким я больше всего хотела его запомнить, – румяные щеки, черные волосы встрепаны, голубые, как сапфиры, глаза светятся, когда он смотрит на крохотный сверток – свою новорожденную дочь, которую держит на руках.

– Какая она красивая, – бормочет он. – Настолько красивая, что невозможно оторвать взгляд.

Бронвен потянула меня ближе к краю могилы, и вместе мы не отводили взгляда от гроба. Казалось невозможным, чтобы человек, который так любил жизнь, лежал теперь в этой болотистой земле под завесой дождя. Невозможным, что именно он из всех людей так легко сдался.