В могиле не опасен суд молвы,

Но там не обнимаются, увы!

Эндрю Марвелл[1]

Из лабиринта подземных ходов, прорытых рядом с фундаментом заброшенного строения, выбрался голодный и настороженный лис. На самых нижних ярусах звериных катакомб воздух так сильно пропитался миазмами, что там уже невозможно было оставаться. Становилось страшно и тоскливо.

Впрочем, сейчас лиса встревожили не ядовитые подземные испарения, а то, что творилось на поверхности земли: рощицу, где он обитал, тоже заполнил тлетворный дух, который не развеивал даже поднявшийся ветер. В заброшенное, покинутое с незапамятных времен место вернулись люди. Они, как и лис, выходили на охоту по ночам. Об их приближении говорил низкий рокот мотора, который лис давно научился распознавать. Заслышав издали характерное ворчание, он поспешно убегал прочь.

За ночь земля покрылась тонкой коркой наста; лис трусил по ней, осторожно перебирая тонкими лапами в черных чулках. Опустив пушистый хвост и острую мордочку, он нюхал следы, выискивая хоть какую-то пищу — кучу отбросов, например, или мелкого зверька, который мог бы стать его добычей. Лис навострил уши: вдали послышался знакомый звук, предупреждающий об опасности. Он замер на месте и оглянулся на рощицу, из которой только что выбежал, — в лунном свете серебрились две одинаковые пузатые башенки, похожие на перечницы.

Вот по земле пробежал яркий луч, на секунду выхватив лиса из темноты. Глаза лиса злобно сверкнули. Человек вернулся! На короткий миг два ночных хищника взглянули друг на друга и тут же разошлись — каждый по своим темным делам.

Аделина Конвей стояла у окна и опасливо вглядывалась в темный парк. Кольца, соскальзывавшие с тонких белых пальцев, перевернулись. Оттого, что она крепко вцепилась в бархатную портьеру, камни больно впивались в кожу. Ее мужу было прекрасно известно, что она боится темноты. Но он не подозвал ее к себе, потому что знал и другое: мрак ее завораживает. Он не отрываясь следил за ней. Вот она вздрогнула и задернула тяжелую портьеру, словно отгораживаясь от силуэтов танцующих на ветру деревьев. Деревья махали ветками и кланялись на фоне черного ночного неба.

Растирая окоченевшие пальцы, Аделина повернулась лицом к своему креслу у камина. Муж заметил, что ногти у нее посинели. Не догадываясь, что он следит за ней, Аделина быстро повернула кольца камнями наружу.

— Холодно! — произнесла она жалобным, мяукающим голоском — ни дать ни взять потерявшийся котенок. Невозможно было ни притвориться, будто он не слышит, ни разозлиться на нее как следует.

Испытывая одновременно жалость и злость, он встал и со вздохом подбросил полено в камин. Камин был большой, в неоклассическом стиле.

Полено сразу занялось; вверх с шипением полетели искры, а по комнате заметались тени. Пляска теней разбудила большого черного персидского кота, спавшего на коврике у камина. Кот поднял голову и враждебно посмотрел на Мэтью своими изумрудными глазами. Кот знал, что искры посыпались из-за него, Мэтью. Сэм считался любимцем Аделины и чутко реагировал на хозяйкино настроение. Он разделял ее сложные чувства к мужу и кусал Мэтью всякий раз, как тот пытался его погладить. Поняв, что его хозяйке ничто не угрожает, Сэм снова уронил тяжелую голову на лапы; глаза превратились в узкие зеленые щелочки. Даже засыпая, кот не спускал с него недоверчивого, настороженного взгляда.

Мэтью досадовал все сильнее. Скоро ему выходить на мороз, а здесь жара почти невыносимая. Так недолго и простудиться! Аделина требует, чтобы в гостиной было натоплено жарко, как в оранжерее. Зато в коридоре и в спальнях просто лютая стужа.

Мэтью с ненавистью огляделся по сторонам. Гостиная, в которой они сейчас расположились, была обставлена еще в восемнадцатом веке. Тогда в доме жили на широкую ногу, неспешно и с удовольствием. За долгие годы обои и шторы выцвели, потускнели, к первоначальному гарнитуру бездумно добавили массу предметов мебели, совершенно не вяжущихся с ним по стилю. В довершение всего на старом ковре валялись разрозненные газетные листы, похожие на заплаты.

Аделина смотрелась в гостиной очень органично: тонкие, аристократические черты, легкая небрежность в одежде, некоторая общая взъерошенность. Да и как ей не вписываться в обстановку? Ведь она выросла в «Парковом», своем родовом гнезде. Можно назвать ее не приспособленной к жизни, зато в «Парковом» она полновластная хозяйка. Дом и окружающая его земля принадлежат ей безраздельно — как в буквальном, так и в переносном смысле. Вот почему здесь по-настоящему топят только в гостиной. Аделина отказалась проводить центральное отопление. Она упорно не хочет нанимать маляров и вообще пускать в дом чужаков-рабочих, чтобы, например, заменить шторы или ковры. Вот почему ее невозможно убрать отсюда, хотя…

Взгляд Мэтью упал на ближайший стол, заставленный фотографиями. Вот снимок дочери в младенческом возрасте: Кэти на коленях у матери. Чуть выше, на стене, висит портрет маслом: его жена в юном возрасте. Какой разительный контраст! Как Аделина изменилась — и внешне, и внутренне! На портрете Аделина предстает очаровательной, смеющейся восемнадцатилетней девушкой с вьющимися каштановыми волосами и теплыми карими глазами. На сделанном несколькими годами позже художественном фото молодая мать с опаской смотрит в объектив, крепко прижимая к себе пухленькую малышку, сидящую у нее на коленях. Всякий раз, сравнивая два изображения жены, а он сравнивал их чаще, чем ему этого хотелось, Мэтью задавался вопросом: неужели это он всему виной? Неужели это он погубил ее? Он чувствовал себя не только виноватым. Его жгли горечь и обида. Почему, почему в его жизни все не так, все наперекосяк?

Мэтью украдкой покосился на жену. За последний год она еще больше исхудала. Наверное, без одежды — кожа да кости. Правда, он давно уже видел ее только полностью одетой.

Вслух же он сказал:

— Минут через пять поеду за Кэти. Позвать к тебе Пру?

Аделина болезненно скривилась.

— Ей нельзя находиться там так поздно! Это опасно! Зачем Кэти нужен этот молодежный клуб? Зачем ей вообще ездить в Бамфорд? Она водит знакомство с совершенно неподходящими молодыми людьми! А ведь она понятия не имеет о многих вещах… она еще так невинна! А те юнцы, с которыми она там общается, они… просто настоящие дикари!

— Не волнуйся, отец Холланд наверняка держит в строгости своих молодых прихожан и не допускает никаких вольностей!

— В ее возрасте я не была такой независимой! Мои родители ни за что не позволили бы мне водиться со всяким сбродом!

Мэтью вдруг стало так смешно, что он едва не расхохотался вслух. Да, родители Аделины воспитывали дочь в строгости, однако они не помешали ей выйти замуж за человека, который, по их понятиям, тоже считался «сбродом».