Вдруг до его ушей донесся негромкий скрежет и звон цепи. Услышав леденящие душу звуки, Барни словно окаменел. Дрожа всем телом, он прислонился к внешней стене часовни. На смену естественному любопытству пришел животный страх.

Барни пытался не поддаваться. Он ведь совсем не суеверен! Он не верит в глупые байки про привидения и оживших мертвецов. Да и виски еще не до такой степени разъело ему мозги, что у него начинаются видения! Наверное, он слышит просто шум ветра, который проникает в старую часовню через прохудившуюся крышу и трещины в старой кирпичной кладке. Все очень просто!

Едва он успел успокоить себя в высшей степени разумными доводами, снова послышался громкий скрип, а потом — скрежет, как будто что-то терли о камень. Барни похолодел, увидев, как приоткрывается дверь часовни. Забыв обо всем, он хотел рвануть прочь. Бежать, подальше отсюда! Но ноги у него как будто приклеились к месту; широко раскрыв глаза, Барни следил, как дверь медленно открывается все шире. Из-за нее слышалось чье-то хриплое дыхание и шорох. Похоже, оттуда что-то волокли по полу. В ноздри Барни ударил запах сырости и тлена, древних могил и пыли, которую не тревожили много лет.

Кладбищенские запахи как будто сняли с него заклятие, к нему вернулась способность двигаться. Дрожа всем телом, он побежал прочь. Ноги и руки сделались ватными, по лбу градом катился пот. Вскоре у него снова закололо в боку: он бежал так, как не бегал уже лет двадцать, а то и больше. И все же Барни ни разу не остановился, пока не спустился со склона.

Задыхаясь, прижав руки к груди, он ворвался в свой дом и сразу же заперся на все замки. Потом торопливо обошел жилище, дрожащими пальцами проверяя шпингалеты на окнах. То и дело он боязливо вглядывался в темноту сквозь щели между пыльными полосками жалюзи. Иногда Барни казалось, будто ему все только померещилось, но потом он решительно тряс головой: нет, не померещилось, он все слышал и видел наяву! Убедившись, что все надежно заперто, он достал из буфета бутылку виски. После того, что он пережил, чай не поможет. Тут требуется кое-что покрепче!

Кэти Конвей осторожно, плечом, открыла дверь в спальню матери и вошла боком, неся на подносе завтрак.

— Мам, доброе утро! Ну как ты сегодня? Открыть окно?

Она поставила поднос на тумбочку и, не дожидаясь ответа, подошла к окну и отдернула плотные шторы. Комнату затопило неяркое зимнее солнце. В его лучах стали заметны пылинки на викторианской мебели и на старинных портретах. Дети, что были на них изображены, давно уже умерли, а их останки покоятся в фамильной усыпальнице на краю парка.

Аделина Конвей с трудом приняла сидячее положение, потревожив комок черного меха, свернувшийся в ногах кровати. Кот Сэм сел и зевнул, обнажив острые белые клыки и изогнутый розовый язычок. Не спеша потянувшись, кот принялся точить когти о дорогое узорчатое покрывало. Наконец он с глухим стуком спрыгнул на пол и затрусил на кухню.

— Детка, ты ведь знаешь, я не выношу сквозняков!

— Ну, тогда ладно. — Кэти не стала открывать окно, взбила подушку за спиной Аделины, поставила поднос ей на колени и поцеловала ее в бледную щеку. Кожа у матери была сухая, как папиросная бумага. — Как ты спала, нормально?

— Мне бы очень хотелось, — с досадой проговорила Аделина, — чтобы ты не говорила через слово «нормально».

— Нормально… то есть хорошо.

— Сядь. — Аделина похлопала по покрывалу рукой. — Я хочу с тобой поговорить.

Кэти послушно примостилась на краешке материной кровати и провела пальцами по разодранному покрывалу:

— Из-за Сэма от него скоро одни клочья останутся! А может, поговорим после завтрака? Я еще не ела, а мне скоро уходить.

— Вот, возьми мой тост. Нет, нам нужно поговорить сейчас. Я и без того долго ждала. Вчера ты так поздно вернулась из своего ужасного молодежного клуба, что времени на разговор уже не осталось.

— Никакой он не ужасный! Кстати, вчера тебе бы тоже там понравилось. Одна дама но имени Мередит Митчелл рассказывала о своих путешествиях в разные страны. Она показывала слайды. Мередит славная и говорила увлекательно!

— О да, путешествия! — Аделина обрадовалась возможности перейти к важной для нее теме.

Дочь бросила на нее затравленный взгляд и поспешно прикусила губу, поняв, что совершила ошибку.

— Париж!

— Мы уже тысячу раз об этом говорили! Я не хочу ехать! — перебила ее Кэти. — Почему ты никогда меня не слушаешь? Папа тоже не хочет, чтобы я ехала в Париж.

— То, что хочет твой отец, не имеет значения! При чем здесь вообще он? — капризно замяукала Аделина. Рука у нее дрогнула, чашка звякнула о блюдце. — Он во всем виноват!

— В чем «во всем», мам? Что такого натворил бедный папочка?

— Не дерзи! — Аделина вздохнула и раздраженно оттолкнула от себя поднос. — Убери это! Я не хочу!

— Ты должна хоть что-нибудь съесть. — Лицо Кэти затуманилось, и она с озабоченным видом продолжала: — Ты просто таешь на глазах!

— Я замечательно себя чувствую! Передай мне таблетки.

— Зачем ты их так часто принимаешь? Они вызывают привыкание.

— Чушь! Мне нужно как-то успокоить нервы, ведь мне столько приходится терпеть! — Внезапно Аделина наклонилась вперед и с неожиданной для нее силой ухватила дочь за руку. В ее глазах появился лихорадочный блеск; на высоких скулах проступили красноватые пятна. — Милая моя, ну конечно, мне тоже очень не хочется расставаться с тобой! Я и живу на свете только благодаря тебе и только для тебя! Но пойми, ты должна уехать ради себя же самой! Мне еще раньше следовало проявить твердость и настоять, чтобы тебя определили в пансион. Но твой отец и слышать ничего не желал. Разумеется, я не посещала школу, но тогда жизнь была совсем другая и у родителей на мой счет были совсем другие планы. — Аделина в сердцах дернула покрывало, словно тоскуя по прежней, другой жизни. — Допускаю, что твоя школа неплоха по-своему и тебе там нравится. Но, когда ты уедешь, ты будешь вращаться в совершенно других кругах! Вот почему мне так хочется, чтобы ты поехала в Париж. Как мило, что Мирей предложила тебе пожить у себя целый год! У нее такой красивый дом в Нейи… Представь, ты будешь кататься верхом в Булонском лесу!

Аделина разжала руку и с томным видом посмотрела в окно. Глаза у нее затуманились.

— Когда мне было столько же лет, сколько тебе, родители отправили меня на лето в Париж. Тогда я и подружилась с Мирей. Мне кажется, тогда я провела несколько счастливейших месяцев в жизни! Нам с Мирей было по семнадцать лет… Как мы веселились! Не сомневаюсь, тебе там тоже понравится. Заодно ты усовершенствуешь свой французский!

— Мама, перестань! — Кэти наклонилась вперед.

Очнувшись от своих мечтаний, Аделина посмотрела на дочь едва ли не со страхом.

— Знаю, ты и слушать ничего не желаешь, но ведь мы сейчас говорим обо мне! Выслушай и мое мнение. Так вот, я не в восторге от твоей Мирей. Да, она — твоя старая подруга, она иногда гостит у нас… Но какая она противная! Она ужасно себя ведет — не со мной, а с папой и Пру: как будто все время осуждает их и смотрит на них свысока. Меня всегда раздражало ее высокомерие. Она и меня норовила поучать: «Милочка, этот нагяд тебе совсем не к лицу! — Кэти преувеличенно загнусавила и закартавила. — Мы подбегем тебе что-нибудь настоящее, шикагное, bon chic, bon genre,[2]с медными пуговицами и в стиле милитаги!»