Утреннее солнце осветило вершины гор. Красные и золотые искры вспыхнули и за­сверкали среди густой темно-зеленой листвы. Где-то в глубине чащи кролик с шорохом и хрустом метнулся в свою нору, заслышав веселый резкий возглас ранней пташки. Жимолость, росшая вдоль заборов у дороги, уже отцвела, и лишь редкие запоздалые цветки источали слабый аромат. С дальнего поля, где фермер с сыном убирали последнее летнее сено, доносился отчетливый, мерный стрекот комбайна.

На пути в город ей встретилась всего одна машина. Водитель приветливо взмахнул рукой, и Шейн помахала в ответ. Приятно быть дома!

Идя по траве на обочине, она сорвала цветок жимолости и, как в детстве, стала высасывать из него сладкий нектар. Резкий запах от смятого в пальцах цветка был так же неразрывно связан с летом, как барбекю или свежая трава. Но лето уже подходило к концу.

Шейн предвкушала наступление осени, лучшее время в горах, изумительные краски, прозрачный и свежий воздух. А потом придет зима, и мир наполнится шорохом парящих в воздухе листьев, древесным дымом и опавшими желудями.

Странно, но у нее было чувство, что она никуда не уезжала, будто ей по-прежнему двадцать один год и она идет от бабушки в Шарпсберг за молоком и хлебом. Шумные улицы Балтимора, толпы на тротуарах, ставшие привычными за четыре года, казалось, приснились. Словно и не работала она эти четыре года в городской школе, не проверяла тетради и не сидела на совещаниях.

И все же это был не сон. Теперь длинный двухэтажный бабушкин дом принадлежал Шейн, как и три акра поросшей лесом земли. Горы и лес были прежние, но Шейн изменилась. Хотя с виду она осталась той же девочкой, что уехала из восточного Мэриленда на работу в Балтимор. Хрупкая и невысокая, она нисколько не располнела, не приобрела женственных форм, как ей бы хотелось. У нее был заостренный подбородок и нежно-розовый бархатный румянец, отчего к ней прилипло прозвище «персик», заслышав которое она морщилась. Она мечтала иметь точеные скулы, но вместо того у нее на щеках появлялись ямочки, когда она улыбалась. Ее огорчали веснушки, пестревшие на ее маленьком вздернутом носике. В больших темных глазах под тонкими изогнутыми бровями отражались все ее чувства. Они редко бывали спокойными. Обычно она носила короткую стрижку, и кудри цвета меда свободно вились вокруг лица. Благодаря неунывающему характеру лицо Шейн всегда было оживленное, а маленький рот был готов расплыться в улыбке. Милашка, говорили все о ней. Она терпеть этого не могла, но постепенно свыклась. Что поделать, если не родилась роковой красавицей.

На последнем перед городом повороте на нее нахлынуло ощущение дежавю: она много раз ходила здесь раньше — в детстве, отрочестве, юности. Здесь было безопасно, здесь она была среди своих. В Балтиморе у нее никогда не возникало этого приятного ощущения принадлежности. Там она всегда была чужой.

Она засмеялась и помчалась вприпрыжку к дверям магазина. Бешено затрезвонили колокольчики, дверь громко захлопнулась.

— Привет!

— И тебе привет! — улыбнулась ей молодая женщина за прилавком. — Ты сегодня ранняя пташка.

— Да. Встала вот и смотрю — а кофе-то у меня кончился! — Заметив на прилавке коробку со свежими пончиками, Шейн обрадовалась: — С кремом, Донна?

— Ага. — Донна завистливо вздохнула, глядя, как Шейн берет пончик и впивается в него зубами. Все те без малого двадцать лет, что они были знакомы, Шейн ела все подряд и нисколько не толстела.

Хотя подруги вместе выросли, они были разные, как день и ночь. Шейн — блондинка, Донна — брюнетка. Шейн — маленькая и худая, Донна — высокая и фигуристая. Шейн любила приключения и всегда была заводилой. Донна обожала всласть раскритиковать любую идею Шейн, чтобы затем всем сердцем ее поддержать.

— Ну как ты там устроилась?

— Неплохо, — промычала Шейн с набитым ртом.

— Совсем не заходишь.

— У меня дел невпроворот. Последние пять лет у бабушки руки не доходили до дома. Она занималась только своим огородом, а что крыша течет — это ее не волновало. Может быть, если бы я не уехала…

— Ах, перестань себя винить, — перебила Донна, сдвинув черные брови. — Ты знаешь, что она сама хотела, чтобы ты стала учительницей. Фей Эббот дожила до девяноста четырех лет. Многие и мечтать о таком не смеют. И ведь до самого конца всем давала прикурить.

Шейн рассмеялась:

— И правда. Иногда у меня такое чувство, что сейчас войду в кухню, а там она сидит в своем кресле-качалке, готовая устроить мне головомойку за то, что я вовремя не помыла посуду. — От этой мысли на Шейн накатила тоска о прошедшем детстве, но она прогнала ее прочь. — Я видела сегодня в поле Амоса Месснера с сыном. Они убирали сено. — Шейн прикончила пончик и вытерла руки о штаны. — А я думала, Боб в армии.

— На прошлой неделе вернулся. Он собирается жениться на девушке, с которой познакомился в Северной Каролине.

— Да что ты!

Донна хитро улыбнулась. Она, как владелица единственного магазина в городке, была его глазами и ушами, и ей нравилась эта роль.

— Приедет в следующем месяце погостить. Работает секретарем в суде.

— А сколько ей лет? — поинтересовалась Шейн.

— Двадцать два года.

Шейн расхохоталась, запрокинув голову.

— Ах, Донна, ты бесподобна. Я как будто и не уезжала отсюда.

Донна с улыбкой слушала знакомый хохот.

— Я рада, что ты вернулась. Нам тебя не хватало.

Шейн облокотилась о прилавок.

— А где Бенджи?

— Он с Дейвом наверху, — довольно подбоченясь, ответила Донна. — Спусти этого чертенка вниз, и хлопот не оберешься. После обеда мы поменяемся.

— Как хорошо жить над собственным магазином.

Донна, только ждавшая предлога, тут же спросила:

— Шейн, ты все надеешься переделать дом?

— А я не надеюсь, — поправила ее Шейн, — я собираюсь его переделать. — Зная, что сейчас последует, она поспешила объяснить: — Антикварная лавка здесь не будет лишней. А если еще и музей открыть, то это будет совершенно особенный магазин.

— Но это такой риск, — возразила Донна. Видя возбужденный блеск в глазах Шейн, она еще больше встревожилась. Так было всегда, когда Шейн загоралась очередной дерзкой идеей. — Подумай о расходах…

— Мне хватит, чтобы открыть дело, — передернула плечами Шейн, словно прогоняя сомнения. — В доме полно вещей, которые можно продать. Мне это нужно, Донна, — продолжала она убеждать свою хмурящуюся подругу. — Собственный дом, собственное дело. — Она оглядела набитый товарами магазин. — Уж ты-то должна меня понимать.

— Да, но мне помогает Дейв. Не думаю, что я смогла бы управляться со всем одна, без такой поддержки.