– Что с тобой происходит, Феликс? – мягко, тягуче прозвучал голос Дааны, словно в тишину комнаты пролился мед.

Девушка лет двадцати пяти, в длинном платье цвета сапфира сидела в кресле, покачивая в пальцах бокал белого вина. Ее глаза диковинного разреза, в этот час не спрятанные под дымчатыми очками, не прикрытые серыми линзами, сверкали, переливаясь зеленью и золотом во всей своей пугающей красоте.

– Что со мной может происходить? Со мной все уже давно произошло.

Скрестив руки на груди, Феликс стоял у окна и смотрел на улицу с высоты седьмого этажа. Прохладную синеву летнего вечера подсвечивали мелькающие автомобильные огни, подогревали оранжевые апельсины фонарей в скверике, раскрашивала щедрая иллюминация ресторана «Империал». Отблески всей этой разноцветной россыпи вспыхивали, гасли, снова вспыхивали на чеканно четком профиле мужчины, на жестких черных волосах, скрепленных на затылке в хвост золотым зажимом.

– Ты будто окаменел в последнее время.

Так и не притронувшись к вину, Даана привстала, чтобы поставить бокал. На столе ничего не было, кроме бутылки и пятиглавого подсвечника с горящими свечами. И она, и Феликс одинаково не любили электричества. В полумраке растворялись стены и мебель, словно у этого пространства вовсе не было границ, лишь изредка глубокий сумеречный покой нарушали скользящие световые вспышки, похожие на отсвет фар проезжающих машин.

– А разве я когда-то отличался живостью характера и веселым нравом? – голос мужчины звучал равнодушно, монотонно как осенний дождь.

– Не хочешь – не говори.

Даана встала и прошлась по комнате. Сапфировый подол заструился спокойным потоком потемневшей вечерней воды, босые ноги ступали так бесшумно и легко, словно девушка вовсе не касалась пола.

– Окаменел… – на бледных губах Феликса возникло подобие улыбки. – Куда еще-то каменеть в моей ситуации.

– Значит, есть куда.

Даана подошла к смутно виднеющемуся в сумраке книжному стеллажу и погладила изящными длинными пальцами старинные корешки с тусклыми надписями. Они всегда прекрасно успокаивали, эти все понимающие книжные спинки. В доме Дааны, с постоянно меняющимся количеством комнат и направлениями коридоров, имелось не так уж много вещей и предметов, но и они часто менялись. Феликс никогда не интересовался, к чему изменяется пространство, куда уходят старые и откуда берутся новые вещи.

Мужчина наблюдал за отражением девушки в оконном стекле: горделивая осанка, точеный профиль, шея чуть длиннее, чем бывает у людей, – Даана казалась ожившей древнеегипетской фреской. Его собственное отражение не мешало рассматривать картину – Феликс не отражался.

– Знаешь, еще немного, и я подумаю, что ты переживаешь, – произнес он.

– Что тут удивительного? Если я до сих пор рядом с тобой, видимо, ты мне не безразличен, верно?

Даана отошла от стеллажа и снова прошлась по комнате. Платье колыхнулось темной водой и будто пролилось куда-то под пол. Обернувшись, Феликс посмотрел на нее долгим темным взглядом, будто впервые рассматривал это легкое, безупречно скроенное создание с лицом прекрасно выверенной лепки. Чистый лоб, тонкий нос, мягко очерченные губы, изящный подбородок, высокие скулы и шелк золотисто-смуглой кожи необычного оттенка, словно девушка загорала под каким-то неведомым солнцем. И рыжие кудри, блестящими медными стружками струящиеся ниже лопаток.

Глядя на нее, Феликс думал о чересчур большой разнице между домашней Дааной и Дааной, притворяющейся человеком. Среди людей, скрывая чересчур яркие волосы под шарфами, а странный цвет глаз под невзрачными серыми линзами и черными очками в пол-лица, она была понятной и предсказуемой. Когда же не было надобности скрываться от излишне любопытных глаз, девушка все время становилась разной, будто незримо перемещалась, перетекала из одного состояния в другое.

Она ждала.

– Я разговариваю с крысами, – медленно проговорил Феликс. – Просиживаю ночи в сквере у твоего дома и беседую с крысами. И есть у меня один особенно задушевный собеседник. Здоровенная такая коричневая толстая крысища. Мы так давно сблизились, что я и не помню, когда и как это произошло…

– Погоди. Его, случаем, не Дон Вито зовут?

– Именно. – Феликс приподнял одну бровь. – Вы знакомы?

– Еще как, – усмехнулась Даана. – И тоже много лет, и так же не помню, откуда он взялся. Только Дон Вито утверждал, что я его единственная… м-м-м-м… человеческая компания, и он очень дорожит нашим общением.

– Мне он говорил ровно то же самое. Еще у меня в компании есть ворона, вернее – ворон, зовется Паблито. Он тоже ест с двух столов, или его ты не знаешь?

– Нет, не знаю, – девушка качнула головой, отчего по рыжим спиралям волос промелькнули золотистые искры. – Расскажи о нем.

– Особо нечего рассказывать. Крупная черная птица, довольно сварливая, назойливая, порой абсолютно невыносимая. Паблито прилетает каждую ночь около одиннадцати, стучит в окно и напоминает, что пора на станцию за кровью. Я одеваюсь, и мы идем. Вместе, за компанию. Вот такая у меня компания, понимаешь ли.

Феликс замолчал. Молчала и Даана. Зрачки золотисто-зеленых глаз сужались и расширялись с бесстрастностью метронома. Лишь на ярком свету можно было заметить, что они не черные, а темно-фиолетовые.

Отвернувшись, Феликс снова уставился в окно, словно там появилось нечто новое и, безусловно, интересное. Темно-серый костюм, как всегда, идеально сидел на мужчине, настолько безукоризненно, словно это была скульптура, манекен, но никак не живой человек.

– Не умею жаловаться, Даана, прости, – глухо проговорил он.

– Может, сядешь наконец? А то все время кажется, что ты сейчас уйдешь, не успев толком прийти.

– Хорошо.

Феликс отошел от окна и присел в кресло за стол. Оплывающий воск свечей капал на голую деревянную крышку, выстраивая затейливые пирамидки. Даана подошла ближе, встала за спиной мужчины, разглядывая иссиня-черные с редкими серебристыми нитками волосы. Хотела коснуться этих жестких на вид прядей, но не решилась. Обойдя стол, девушка села в кресло напротив и взяла бокал.

– Это скука, Феликс, да?

– Можно и так назвать.

– А как на самом деле? Что ты чувствуешь?

– Что я чувствую? – На бледных губах возникла тонкая, как лезвие, улыбка. – Что я могу чувствовать?..

В теплом свете свечей благородные, портретные черты лица Феликса казались почти живыми, без сырой мраморной белизны, уродующей, превращающей лицо в посмертную маску.

– Если ты смог откровенничать с воронами и крысами, почему бы тебе хоть раз не поговорить со мной? Я же не умею читать мысли, откуда мне знать, как сильно ты страдаешь!