Даже из окон двадцать третьего этажа виден был только серыйсмог. Если это – Город Ангелов, то летают они тут вслепую.

Лос-Анджелес – такое место, где отлично прятаться, будь тыхоть с крыльями, хоть без. От других, от себя. Я сюда приехала спрятаться, иэто получилось, но сейчас, пытаясь пробить взглядом густой грязный воздух, яхотела домой. Домой, где воздух почти всегда голубой, где не надо поливатьземлю, чтобы трава росла. Домой – это в Кахокию, штат Иллинойс, но туда мненельзя – убьют меня родственники и их союзники. Каждой девушке хочется вырастипринцессой фей – но поверьте мне, это совсем не так заманчиво, как кажется.

В дверь офиса постучали. Я открыла, не спрашивая. В проеместоял мой босс, Джереми Грей. Седой коротышка ростом в четыре фута одиннадцатьдюймов – на дюйм меня ниже. Весь серый, от темного костюма от Армани и дозастегнутой рубашки с шелковым галстуком. Только начищенные туфли блестеличерным. И даже кожа равномерно бледно-серая. Не от болезни или старости – онбыл трау во цвете лет, чуть за четыреста. Имелись, конечно, легкие морщинкивокруг глаз и около тонких губ, придававшие ему зрелый вид, но старым онникогда не будет. Джереми может жить вечно, без воздействия смертной крови идействительно неплохого заклинания. Теоретически вечно. Ученые говорят, чтогде-то через пять миллиардов лет Солнце раздуется и поглотит Землю, и феи этоготоже не переживут. Погибнут. Можно ли пять миллиардов лет считать вечностью? Ятак не думаю. Хотя это довольно близкие понятия, так что остальные могутзавидовать.

Я прислонилась спиной к окну, к густому нависшему смогу.День был сер, как мой шеф, только шеф был серым отчетливо, прохладно, каквесенние тучи перед дождем. А то, что за окном, ощущалось тяжелым и густым, какчто-то такое, что стараешься проглотить и давишься. То ли этим днем я давилась,то ли собственным настроением.

– Что-то ты сегодня хмурая, Мерри, – заметилДжереми. – Что случилось?

Он закрыл за собой дверь. Проверил, плотно ли закрыл. Хотел,значит, разговора наедине. Может, ради моей же пользы, только я почему-то такне думала. Какое-то напряжение в его глазах, в положении узких плеч хорошосшитого костюма, говорили мне, что не только я сегодня в мрачном настроении.Может, дело в погоде, точнее, в ее отсутствии. Хороший ливень или дажеприличный ветер унес бы смог, и город задышал бы снова.

– Тоска по дому, – ответила я. – А у тебячто?

Он слегка улыбнулся:

– Тебя не проведешь, Мерри.

– И не надо.

– Отличный наряд.

Когда Джереми хвалил мою одежду, я знала, что действительноотлично выгляжу. Сам он выглядел элегантно даже в джинсах и футболке, которыенадевал лишь при крайней необходимости маскировки. Однажды я видела как онпробежал милю за три минуты в туфлях от Гуччи, преследуя подозреваемого. Ну,надо сказать, его сверхчеловеческая ловкость и быстрота ему в этом помогли.Сама же я, когда предполагала, что придется гоняться за кем-нибудь, что бывалоредко, меняла туфли на кроссовки.

Джереми посмотрел на меня, как смотрит мужчина, когдаодобряет то, что видит. Ничего личного в этом не было – у фейри считаетсяоскорблением не заметить, когда кто-то хочет выглядеть привлекательно, –это пощечина, объявляющая, что попытка провалилась. У меня она, очевидно,удалась. В хмурое от смога утро я оделась ярче обычного, чтобы как-то себяразвеселить. Ярко-синий двубортный жакет с серебряными пуговицами, к нему синяяплиссированная юбка. Настолько короткая, что, если не так скрестить ноги, будетвиден край чулка на резинке. И еще – двухдюймовые каблуки. При моем ростечто-то надо делать, чтобы ноги казались длиннее. Обычно у меня каблукитрехдюймовые.

Волосы в зеркалах отсвечивали темно-красным. Цвет ближе крыжему, чем к каштановому, но с черным отливом, а не коричневым, как убольшинства рыжих. Темные рубины – очень модный в этом году цвет.Кроваво-золотистым называют его при королевском дворе фей. Фейский алый – «сидхескарлет», если пойти в хороший салон. И еще это мой натуральный цвет. Пока онне вошел в этом году в моду с нужным оттенком, мне приходилось его скрывать. Якрасилась в черный, потому что он естественнее смотрится с моей кожей, чемчеловеческий рыжий. Многие, кто красит волосы, ошибочно думают, что сидхескарлет дополняет натуральный цвет рыжих. Это не так. Это единственный цвет,который, насколько мне известно, подходит к бледному, чисто-белому тону кожи.Это рыжина для того, кто отлично выглядит в черном, в чисто-красном, втемно-синем.

Единственное, что приходилось скрывать и теперь, –живую зелень и золото глаз и свечение кожи. На глаза я надевала темно-кариелинзы. Кожа – тут уж приходилось ее приглушать гламором, магией. Постояннойконцентрацией, будто слышишь в голове музыку, чтобы никогда не потерятьбдительность и не начать светиться. Люди ведь никогда не светятся. Не светиться– вот для чего я накрывала глаза линзами. И еще я сплела вокруг себязаклинание, как длинное привычное пальто-иллюзию, будто я – человек с примесьюкрови низших фей, обладающий некоторыми парапсихическими и мистическимиспособностями, превращающими меня в превосходного детектива, но ничего ужтакого выдающегося.

Джереми не знал, кто я. Никто в нашем агентстве не знал. Ябыла одной из слабейших придворных королевского двора, но сидхе, дажеслабейший, – это много. Это значило, что я с успехом скрыла свою истиннуюсуть, свои истинные способности от горстки лучших магов и экстрасенсов города.Может быть, и страны. Тоже немало, но тот гламор, в котором я искусна, неотвратит нож от моей кожи и не отобьет заклинание, дробящее сердце. Для этого нужныумения, которыми я не владею, и это – одна из причин, почему я скрываюсь.Сразиться с сидхе и выжить у меня не получится, так что скрываться – лучшеерешение. Джереми и ребятам я верила, они были моими друзьями. Но я знала, чтомогут с ними сделать сидхе, если найдут меня и обнаружат, что ребята знали моютайну. Если они ничего не будут знать, их отпустят и займутся только мною. Тотслучай, когда неведение – благо. Хотя я понимала, что некоторые из моих друзейсочтут это своего рода предательством. Но если выбирать – быть им живыми иневредимыми, но злиться на меня, или умереть под пыткой, но не злиться, –я выбираю первое. Их злость я переживу. А их смерть – не уверена.

Знаю, знаю! Почему не пойти в Бюро по делам людей и фей и непопросить убежища? А вот почему: может быть, мои родственники меня убьют, еслинайдут. Может быть. Если же я выступлю публично и выставлю наше грязное бельена мировые телеканалы и прессу, они меня убьют непременно. И намного медленнее.Так что ни полиции, ни посольств – только игра в кошки-мышки. Смертельная игра.

Я улыбнулась Джереми и сделала то, что он хотел: посмотрелатак, будто оценила изящный потенциал его тела под безупречным костюмом. Длялюдей это выглядело бы как заигрывание, но для феи или фейри – любого рода –это даже близко не было к флирту.