«Fuck you I won’t do what you tell me!»

RAGE AGAINST THE MACHINE[1]

Май Бритт навечно лишена права держать волнистых попугайчиков.

Вердикт суда категоричен и предельно ясен.

До конца жизни ей НЕЛЬЗЯ заводить попугайчиков, ухаживать или хотя бы присматривать за ними. Так что прости-прощай ставшая уже привычной радость: просыпаться под довольное бормотание пернатых акробатов, гомонящих в накрытых на ночь клетках, от которых прежде было не повернуться в гостиной дома Май Бритт, стоящего посреди бескрайних шведских лесов.

Ей ЗАПРЕЩЕНО держать попугайчиков. И птиц со сходным строением клюва.

Все другие пернатые, как ни странно, ей глубоко безразличны. Что в них хорошего?

«Раз нельзя попугайчиков, то и вообще никого не надо», — подумала Май Бритт, услышав приговор, по которому ей вдобавок присудили огромный штраф. Шесть тысяч крон. У Май Бритт их не было и в помине, но крохоборы из банка «Скандинависк Энскильда Банкен» предложили ей выплату в рассрочку. И с тех пор каждый месяц банк забирает двести крон из ее более чем скромной пенсии.

С судного дня минуло уже несколько лет, но до сих пор часа не проходит, чтобы Май Бритт с болью не вспомнила о запрете. Вокруг него вертятся все ее мысли. Хотя Май Бритт не раздавлена этим унижением, не дождетесь. Напротив, она несет его как знамя, высоко и гордо подняв над головой. Так и хочется сказать, что суд разбудил Май Бритт.

До процесса она была обыкновенной домохозяйкой, умелой и расторопной. Как многие женщины ее поколения, она не умничала и не высовывалась, а день-деньской крутилась с детьми, стиркой, уборкой и прочими заботами, не видными чужому глазу.

Но дело о попугаях открыло ей глаза на мир.

И она увидела, что в нем еще наводить и наводить порядок.

* * *

Май Бритт с попугаями и Май Бритт без них — это два разных человека.

Май Бритт с попугаями как-то даже трогательно радовалась жизни. Терпеливо, мурлыча под нос песенки, ждала мужа, обихаживала его, когда Биргер приезжал на выходные с фабрики, сперва в Гётеборге, а после в Умео, растила детей, пекла пироги, копала картошку на огородике и наблюдала, как времена года берут в оборот огромное дерево перед домом, дуб, кстати говоря. Потом выросшие дети разъехались по большим городам строить жизни по собственному разумению, у Май Бритт прибавилось свободного времени, и она по многу раз на дню меняла в поилках воду, подсыпала попугаям корм и втыкала ломтики яблок (из своего сада) между прутьев клеток, всегда содержавшихся в образцовой чистоте — это само собой очевидно, но мы все же лишний раз подчеркнем это.

Беспопугайная Май Бритт стала склочницей. Жизнь раздражает ее и в целом, и в частностях.

Она сердита на шведское правосудие. Она не питает теплых чувств к государству. И мечтает, чтобы «Скандинависк Энскильда Банкен» накрылся медным тазом. Наконец, она костерит концерн «Volvo Trucks»[2], замолчавший выдающийся вклад Биргера в развитие автомобилестроения (в части грузовиков). И каждый вечер молится о том, чтобы владелец зоомагазина в Карлстаде, пресекающий любые ее поползновения купить себе новых попугайчиков, поскользнулся на лестнице, упал и напоролся на поручень (желательно по самые гланды).

К Богу, кстати говоря, у нее тоже много претензий. Но его она пока не списывает со счетов полностью. Оставляет ему игольное ушко. Потому как, кроме него, поговорить Май Бритт не с кем.

* * *

Кто спорит — относительно того, давнего прегрешения Май Бритт двух мнений быть не может. Конечно, она была не права. И сама прекрасно это понимает. Теперь уже понимает. И больше всего мечтает об одном: отмотать время назад и ничего такого не совершать. Но после смерти Биргера для нее как будто померк весь белый свет, и однажды, на одиннадцатом году образцового содержания попугайчиков, Май Бритт ясно поняла, что маленький бугорок на клюве совсем не нужен птицам, он даже мучает их. В недобрый день любому из нас может пригрезиться и не такое. Решив, что природа с попугаичьим носом просчиталась, Май Бритт состригла всем своим питомцам наросты на клювах большими педикюрными кусачками. Она сжимала попугая в кулаке, а второй рукой стригла.

Безусловно, такое обращение с попугаями никому не должно сходить с рук.

Но вместо того, чтобы предложить Май Бритт помощь специалиста и определить ее в соответствующую группу психологической поддержки, государственная машина отдала ее под суд, унизила, выставила посмешищем и лишила ее права общаться с единственными живыми существами, которые ее понимали, а ей были интересны.

* * *

Девяносто третий год живет Май Бритт на своем хуторе. С рождения. Сперва с родителями и семью братьями и сестрами. Потом все разлетелись, родители состарились и ушли, а она, единственная из всех, пожелала остаться в отчем доме. Затем появился Биргер; к счастью, ему тоже понравилась жизнь в лесу. Он понемногу охотился, рыбачил. Тишина его не раздражала. На хуторе ему было хорошо. В сороковые, когда он пошел работать на «Volvo Trucks» в Гётеборге, Май Бритт всполошилась, но муж и сам понял, что в Гётеборге ей делать нечего. Он приезжал на выходные, первые двадцать лет каждую неделю, потом, когда перевелся на завод в Умео, раз в несколько месяцев, но дороги с каждым годом становились лучше, так что спустя какое-то время Биргер снова принялся мотаться домой на выходные. Километров семьсот — восемьсот в одну сторону. Что поделаешь. Не ему одному далеко до работы. Все живут по-разному. Кто-то работает за углом от дома, кому-то приходится ездить. По радио вот рассказывали о человеке, который трижды в неделю несется за триста шестьдесят километров на репетицию духового оркестра.

* * *

Муниципалитет Эды замучился с Май Бритт, она их вечная головная боль. Ведь еле ходит, но к врачу не заманишь: старуха подозревает (и не без основания), что ее вынудят перебраться из родных стен в дом престарелых — там бабулек легче держать в узде и пресекать разные их чудачества. А так она благодаря одному снадобью, неожиданно вошедшему в ее жизнь (оно будет названо позже), справляется с болями и может дойти до любого нужного пункта, опираясь на лыжные бамбуковые палки. Их она не выпускает из рук. Так что на улицах Эды не редкость вот такая картина: древняя высохшая старуха тащится куда-то, терпеливо переставляя в такт шагам лыжные палки. Непосвященный наблюдатель в лучшем случае подумает, что бабуля, вслед за предпенсионным поколением деревни, увлеклась «северной ходьбой», — и жестоко ошибется. Лыжные бамбуковые палки Май Бритт не имеют ничего общего с модным спортом. И узнай бабушка, чем эти ходоки занимаются, она бы лишь фыркнула презрительно. Для нее палки — единственная возможность передвигаться. Она выпускает их из рук, только если изредка приляжет вздремнуть. Все остальное время Май Бритт, где б она ни была, всегда вооружена палками. Деревянный пол у нее дома весь в дырках от железного острия, но на это Май Бритт глубоко плевать. Она давно перестала переживать из-за того, как выглядит пол (да и все прочее тоже).