Март 1949 года

– В полночь дверь без скрипа отворилась, и на порог неслышно вышла Спидола… – сказала мать и покосилась на притихшего Петриса: – Спишь или нет?

Петрис помотал головой и натянул одеяло до половины лица. Оттуда прозвучал его голос:

– Рассказывай дальше…

– Она была в черном одеянии, а на ногах – золоченые туфли. Волнистые волосы Спидолы[1] спадали до самой земли, и очи ее сияли как свечи. В руках она держала клюку…

– Зачем? – пискнул Петрис.

– Для колдовства. Спидола все же ведьма.

– И что она сделала потом?..

– Стукнула трижды клюкой по колоде, и та поднялась в воздух.

– Ух ты…

– Да-да, Петрис, все так и было. – Мать подоткнула одеяло и продолжила сказку: – Запрыгнула Спидола в колоду, засвистела, зашипела и улетела в черное небо, туда, где пламенели полчища звезд.

– А как же Лачплесис[2]?

– Он и сам бы полетел вслед за Спидолой, чтобы проникнуть в ее ведьминские тайны, да только не знал на чем.

– Стукнул бы клюкой по колоде… – робко предложил Петрис.

– У него не было колдовской клюки.

– Почему?

– Лачплесис не был волшебником.

– Он так ничего и не придумал?

– Конечно, придумал. Иначе бы не было сказки. На следующую ночь Лачплесис пришел раньше ведьмы и спрятался в той колоде.

– Я сделал бы так же.

– Взлетела ведьма Спидола в небо в своей колоде и, сама того не зная, унесла с собой Лачплесиса. Понеслись они над лесом дремучим, подлетели к реке, а там звери и птицы Даугаву копают…

– Зачем?

– Так им повелел бог Перкунас[3]. Ты же знаешь, что он поклялся защищать наш народ. Перкунас, если захочет, может расколоть высокие скалы и разбить на щепки дубы вековые, а под осень послать латышам богатые урожаи. – Мать погладила сына по голове. – На чем мы с тобой остановились?

– Подлетели они к реке, а там звери и птицы Даугаву копают… – напомнил Петрис и снова притих.

Она подхватила:

– Рылами роют, клыками ковыряют, а рядом черт ходит без дела.

– С хвостом и рогами?

– Все как положено: лохматый черт с рогами и хвостом.

– Дальше рассказывай.

– Походил черт, походил, и ну тоже копать. Вырыл черт бездонную яму, да не в том месте, и полились туда воды Даугавы. Звери и птицы испугались, стали разбегаться…

– А что же Перкунас? Куда он смотрел?

– Перкунас тут же примчался к Даугаве на огненной колеснице, ударил черта своей громовой стрелой и заставил реку течь стороной. А чтобы люди обходили чертову яму, Перкунас окружил ее крутыми-прекрутыми берегами. С тех самых пор и расплодилась там нечисть разная, кости да черепа человечьи в земле лежат.

– А что было дальше с Лачплесисом? – нетерпеливо спросил Петрис.

– Принесла его Спидола в колоде к той самой яме… – Мать посмотрела в окно и неожиданно быстро закончила: – Спи, Петрис, завтра доскажу остальное.

– Сейча-а-а-а-с, мама… Сейчас… – захныкал Петрис, но мать, не слушая его, прильнула к окну.

У кромки леса она увидела темные силуэты, которые перебежками продвигались к их риге и погребу.

– Янис! – крикнула женщина.

В комнату вошел высокий грузный мужчина с рыбацкой трубкой во рту. Его грубоватое, с резкими чертами лицо, казалось, продубили морские ветры.

– Чего тебе, Милда?

– В окно посмотри!

Янис подошел к жене и глянул в окно. В темноте двора он увидел нескольких мужчин, ломающих дверь его погреба. Еще четверо направлялись к дому. Теперь их можно было хорошо разглядеть: все четверо были с оружием.

– Сидите здесь! И чтобы ни звука! – приказал Янис и вышел из комнаты.

В дверь тяжело бухнули, как будто пнули ее ногой.

– Кто?! – крикнул Янис.

В ответ раздался простуженный голос:

– Свои! Открывай!

– Свои по ночам не ходят.

– Дверь отопри, иначе подчистую снесем!

– Подождите, сейчас открою… – Янис бросился к печи, достал с полки топор и сунул под лавку. Примерившись взглядом, набросил на него холщовый мешок. Потом подошел к двери и сдвинул засов. – Уже открываю.

Дверь распахнулась, и в сени ввалились четверо мужчин с немецкими автоматами. Одеты они были – кто во что. У одного из-под немецкой шинели торчали штатские брюки, на другом был надет красноармейский ватник и треух с вмятиной от звезды. Еще двое были в галифе и в мундирах айзсаргов[4]. У всех четверых – заросшие лица и злые, сверлившие до самых кишок глаза.

– Мы за провизией! – громко сказал старший. – Выкладывай все, что есть: соль, спички, макароны. Подсолнечное масло давай! Керосин!

– Запасы у меня небольшие. Время-то такое… Дай бог до конца весны дотянуть.

– Давай-давай, поторапливайся, не то сами найдем. Тогда тебе несдобровать.

– Помилуйте, братья! – взмолился Янис. – Жена у меня беременная! Сын – маленький. Вдоволь не едим, запасы разорите – с голоду сдохнем!

– А ты как хотел? – Главарь шагнул к Янису, схватил его за грудки и выкрикнул в лицо, брызнув слюной: – Мы по землянкам в лесу гнием, а ты под теплым боком у своей бабы отлеживаешься!

В ту же минуту на голову Яниса обрушился тяжелый приклад, и он рухнул на пол.

Во дворе тем временем кипела работа. Из риги к запряженной телеге Яниса тащили мешки с мукой и картошкой. Кто-то из «братьев»[5] тянул из погреба половину свиньи, другой катил по земле дубовый бочонок.

На крыльцо вышел главарь и, обозрев двор, крикнул тому, кто поднимал на телегу бочонок:

– На попа ставь, дурень! Ставь на попа!